На берегах Голубой Лагуны. Константин Кузьминский и его Антология. Сборник исследований и материалов

Они более связаны с русскими традициями. С футуристами их сближает тяготение к эксперименту, недоверие к традиционной логике, которая будто бы мешает увидеть мир новыми глазами, безо всякой предвзятости (что особенно заметно у Айги). Но создание нового языка их не привлекает (зауми, как у Хлебникова, Крученых). Некоторые поэты Лагуны, как и «Аполлона-77», продолжают обэриутов. Но молодые друзья Анны Ахматовой или такой «легальный» поэт, как Кушнер (тоже включенный в лагунную Антологию), тяготеют к акмеизму.

Кое-кто из лагунных поэтов стремится к обновленной простоте. Это заметно у старейшего поэта Антологии Лагуны – Евгения Кроповницкого (1893–1979). Или у Сапгира, Холина, Ентина, Гурдина[522], у покончившего с собой Морева и др., хотя вообще названные поэты имеют мало общего между собой. Их новая простота учитывает предшествующую ей сложность авангарда.

Только у немногих поэтов Лагуны, но зато у самых даровитых, намечается новая метафизика. У Бобышева – православная, а у Бродского – иудаистическая или обще-христианская. Но и у других поэтов, может быть, у Алексея Хвостенко, если Бог и не называется, то иногда ощущается.

У самого углубленного поэта-метафизика – у Бобышева – намечаются и основы той христианской культуры, которую утверждал Осип Мандельштам. Созидательные стремления находим и у некоторых других – у Олега Охапкина и у уже упомянутого «легального» Кушнера.

Все участники Лагуны учились в реакционных тоталитарнокоммунистических школах. А советская школа, хотя и твердит о культуре, насаждает некультурность и угашает всякую свободную мысль. Отсюда и некоторые культурные срывы в книге. Так, нельзя связывать Гёте с социализмом, а Фауста с Египтом. Таких нелепых суждений немало.

Профессор Боулт написал две статьи для Антологии (первая из них была опубликована в томе I). Он выдающийся знаток русской авангардной живописи, но едва ли хорошо разбирается в поэзии. Боулт, как и участники лагунной Антологии, явно преувеличивает значение т. н. нового ренессанса русской поэзии (после смерти Сталина).

В лагунной Антологии, как и в «Аполлоне-77», немало стихов графоманов. Или же стихи – недоделаны. Ни один из нонконформистов Лагуны (за исключением двух поэтов) не достиг совершенства и выразительности Ахматовой, Пастернака, Мандельштама, Цветаевой, Георгия Иванова, а также Гумилева, Ходасевича.

Самый жанр антологии требует широты охвата. По-видимому, ее составители исключают всех староэмигрантских поэтов, и исключение их, несомненно, обедняет данную антологию. Редакторы ограничили себя временем, датами – от начала 50-х гг. и до нашего времени. Но именно в этот период написали свои лучшие стихи поэты-эмигранты Чиннов, Моршен, Перелешин, Елагин, Алексеева и др.

Несколько обобщений. Старый «Аполлон» (1909–1917) и все т. н. акмеисты пытались строить новую культуру под знаком Пушкина или – христианскую (Мандельштам). Футуристы отрицали все культурные модели, иногда тяготели к примитиву, создавали новый язык (заумь), а позднее увлеклись романтикой большевизма (Маяковский). Все они были выразителями какого-то «духа времени», разрешали творческие задания эпохи, вырабатывали свой стиль. Но что выражают и выявляют лагунные поэты? Лагунные критики этого не выясняют (Кузьминский, Лившиц, Лимонов, Тупицын). Покойный критик-вдохновитель Дар хотя бы воссоздает атмосферу богемной ленинградской поэзии (другим это менее удается).

У многих лагунных поэтов большие претензии, им кажется, что они дерзают, но на самом деле они эклектичны и повторяют зады футуристов, дадаистов, сюрреалистов, обэриутов. Их авангард, скорее всего, арьергард. К тому же заметим, западный авангард давно уже выдохся и будто бы даже умер в недавних 70-х гг. Намечается что-<то> новое: некоторые предсказывают неоклассицизм… или же «функциональное» искусство духовного порядка: религиозное (надоели хари, рожи, где лица и лики?).

Лучшее, что можно сказать о лагунных поэтах: они отрицательно относятся к большевизму и к советчине в быту. Но их лирическая оппозиция – пассивная. Не так же ли, что и у пьяниц, убегающих от действительности в кабак. В этом смысле нет такой уже большой разницы между художниками-алкашами и художниками-эстетами, которые строили свою башню из слоновой кости. Те и другие – эскаписты.

Какие они шумные, но страсти их кажутся наигранными, а сами они вялые. Это наглые БЕДНЫЕ ЛЮДИ (так писал я о них в открытом письме о сборнике «Аполлон-77»)[523].