На берегах Голубой Лагуны. Константин Кузьминский и его Антология. Сборник исследований и материалов

Гена Алексеев вроде Кушнера. Но глубже. И мудрее. И кажется, что он уже прожил свою жизнь. А в ней была и юность, и зрелость, и старость. Сейчас осталась только мудрость. Таким он мне кажется. С ним мне повезло: наши жены – подруги. Они и познакомили. Так и живем. Изредка ругаемся. Алексеев не входил ни в какой круг. Он сам по себе. И признал только Аркадия Драгомощенко (родственная структура). Остального не видит. В своей структуре – бог.

Анри Волохонский похож на Мефистофеля. К тому же каббалист. Маленький, черненький и лукавый. Когда родилась дочь, назвал ее Эрика Анри Волохонская. В ЗАГСе пытались поправить на Анриевну, на что он сказал: «А если бы я был китаец по имени Ху, как бы вы записали?» Записали Эрика Анри. Основоположник хеленуктизма[656], неообэриутства и ряда других безобразий. Писал с Хвостенко, Эрлем, Мироновым, Немтиновым. Контактировал с Лёней Аронзоном. Второй покойник в моей книге, и я удивляюсь, почему это остальные живы. Тут дело не в «благодаря», а «вопреки». Лёня не выжил. И я не застал его в последний период, в самый расцвет его творчества. Это самый лирический по красоте поэт в книге.

О себе я говорить не буду.

Я пытался дать представление о 50-60-х годах в поэзии. Поэтому выбирал имена, связанные или, наоборот, противустоящие друг другу, имена, оставившие след в литературе, если даже не оставили книг. Это не их вина. Но как можно говорить о Бродском, не упоминая Рейна или антипода Бродского – Бобышева? О значительности их не мне судить. Они значили друг для друга и для других, поэтому они здесь. Была «эпоха Уфлянда, Еремина и Виноградова», где она? Я не застал ее. Где они? Я и Уфлянда-то «застал» чисто по случайности. А Александр Кондратов из Лесгафта[657]. Его стихи читал Слава Затеплинский (?) на вечере в январе 1959 г. в противовес Якову Гордину и защищавшему его Бродскому[658]. А потом Кондратов был другом Михнова и влиял на неообериутов. Сейчас он, говорят, преподает и пишет в «Авроре» об Атлантиде[659]

. Стихи его достать не удалось.

А сам Гордин, пошедший по стопам Кушнера? Так тихо вокруг него.

Говорят, что Дмитрий Бобышев гениальный поэт. Я тоже так считаю. Хотя и читал лишь немногое из его последних произведений. Когда-то он назвал меня (заочно) «рыцарем ленинградской поэзии». Сейчас он считает мои действия «пиратскими». Пират или рыцарь – что до того, когда я занят своей книгой. Я хочу дать представление о ленинградской поэзии за последние 20 лет, и я это сделаю. Эти стихи звучали в аудиториях и в Союзе писателей, перепечатывались на машинке и запоминались наизусть. Я не знаю, что такое «авторское право». Автор имеет право на тексты, сохраняемые им в столе. Тексты же, свободно гуляющие по городу (и городам) в течение 15 лет, принадлежат уже не автору, а читающей публике. Автору же может принадлежать только гонорар.

Обидно, что Дима Бобышев с такой категоричностью отказывается принять участие в судьбе собственных текстов. Но это его дело. Я знаю его: он хочет славы. Ему уже за 40, а опубликовано у него с десяток стихотворений. Но он надеется. Жаль отравлять человеку надежду, но я скажу ему: «Дима! в 53-м году что-то было еще впереди. Сейчас позади целая жизнь, и Вы не можете вынуть себя из литературного процесса. Вас слушали, Вас читали, Вас знали. А я лишь фиксирую то, что известно многим. Ваш сборник стихотворений, отпечатанный на машинке в 63-м году, стал уже достоянием истории. И Вы не можете запретить мне писать о Вас, говорить о Вас и цитировать Вас. Что я и делаю. И если я помню Ваши стихи наизусть, то кому они принадлежат – читателю или Вам? Я думаю, что обоим. Так что подавайте в суд на “рыцаря поэзии” и “пирата”, а время (Господь? читатель?) рассудит, кто из нас прав. Я люблю Ваши стихи, на гонорар же не претендую. Я их собрал, я и печатаю».

Dixi!

Р. S. От публикации текстов Бобышева мне пришлось отказаться. Кривулин сказал, что в Париже вышла книга «Ахматова, Найман, Бродский и Бобышев»[660]. Теперь понятно, почему Бобышев запретил мне пользоваться его текстами. Проще войти в литературу, держась за юбку Анны Андреевны Ахматовой.

Я ни словом не упомянул гениального Стаса Красовицкого, породившего всю поэзию 50-х годов Москвы и Ленинграда, но о нем разговор особый.

Есть еще много других. Есть трагическая фигура Александра Морева, поэта, художника, прозаика. Сейчас не Ренессанс. Дай Бог, в одном-то искусстве преуспеть.

Я ведь тоже не искусством занимаюсь, когда пишу это предисловие. Я только хочу дать хоть зыбкое, хоть робкое представление о нашей эпохе «непризнанных гениев». И действительно непризнанных. // действительно гениев. Ведь не на одном Бродском свет клином сошелся.

Шестимиллионный народ Ленинграда может дать не меньше 2-х (3-х) миллионного народа Эстонии. И дает. Так что десятка два-три поэтов – это не так уж много. К тому же за 20 лет. В пушкинскую эпоху стоящих поэтов было навряд ли больше. А они остались. Будучи напечатаны.