На берегах Голубой Лагуны. Константин Кузьминский и его Антология. Сборник исследований и материалов

Мои поэты – поэты «пушкинской эпохи» 50-х годов, когда на пустом практически месте, в немыслимых условиях тотального соцреализма, не напечатав ни строчки при наличии всего двух-трех учителей (Ахматова, Дар, Гнедич), а чаще без оных, сложилась и расцвела русская поэзия. Вот она.

* * *

<Предисловие к подборке Л. Аронзона>

С Леонидом Аронзоном я был в тайге в сезон 60-го года, в разных партиях. Устроил нас в экспедицию Ося Бродский, который потом хвастался, что «наводнил всю экспедицию шизофрениками, рецидивистами, наркоманами». «Рецидивистом» был Арик Лившиц, он потом застрелился в январе 1961 г., «шизофреником» я (я только что вышел с Пряжки, где косил от армии), а «наркоманом», вероятно, Лёня Аронзон. Вывезли его из тайги с остеомиелитом, говорят, весил он 37 кг. Такой был сезон. (Его тезка Лёня Карбовский семь дней выходил из тайги с выбитым глазом, а потом 9 дней в поселке ждал вертолета. На базе в Большом Невере «не было денег» и его отправили поездом. В общем, он пробыл без медицинской помощи около трех недель.)

Вот в этой экспедиции я и познакомился с Аронзоном. Он мне читал стихи в Большом Невере, где мы пили перед отправкой в поле. Стихи мне категорически не понравились своей излишней классичностью и ясностью, о чем я, с присущим мне тактом, и сообщил ему.

Он был старше меня всего на год (родился 24 марта 1939 г.), но я всегда относился к нему как к старшему – он знал больше меня и умел показать это.

Потом мы не виделись года до 1962 (?). Пришли к нему с Гришкой-слепым (Григорием Ковалевым, лучшим знатоком поэзии в 60-е годы). Лёня тогда преподавал в школе и принял нас как мэтр, он очень мне тогда не понравился. А больше я его не видел.

Я много слышал о нем. Стихи его до 1964 г. сильно отдавали Бродским, что не способствовало повышению моего интереса к ним, а после 1964 г. я года на 3 изолировался и ничего не знал. Но как раз в этот период в поэтике Аронзона произошел перелом в сторону обериутов (особенно Заболоцкого). Аронзон в 1962 г. кончил пединститут им. Герцена и написал дипломную работу «Человек и природа в творчестве Заболоцкого». (Диплом не был опубликован, и местонахождение рукописи неизвестно.) Поэтику Аронзона определяла любовь к Пушкину и Заболоцкому и найденная им взаимосвязь этих двух поэтов, к чему прибавлялось основательное знание Хлебникова.

Аронзон не оставил книг или сборников, только циклы стихов. Общение с художниками (Галецким, Михновым-Войтенко, Богдановым), живописное и графическое видение мира сказались на Аронзоне, путем чего появилась книга «AVE. (Зимний урожай 1969 г.)» с рисунками (не окончена). Стихи переходили в графические и органично сочетались с очень интересной графикой (Аронзон прекрасно – для поэта – рисовал). Интересна проза Аронзона, но о ней особо.

Имя Аронзона связывалось с именами Эрля, Волохонского, Хвостенко. К 1967 г., когда появился собственно Аронзон как поэт, равных которому я не нахожу, он имел уже учеников и продолжателей (назову хотя бы Романа Белоусова), и с этого года его тексты не походили уже ни на кого.

В 1972 г. я подружился с Михновым. Этот гениальный художник, человек редкостной доброты и одиночества, прямо-таки молился на своего уже покойного друга Леонида Аронзона и буквально зачитывал меня его стихами. Вот тогда-то я и познакомился с поэтом Аронзоном. Правда, как признался мне Михнов (летом 1973 г., когда мы с ним провели неделю на Волхове, рядом с Киришами), Аронзон почти никогда не читал ему стихов: боялся. Как я понимаю Аронзона! Я тоже не могу читать стихи Михнову: его требовательность к искусству столь велика, его уровень в живописи настолько высок, что нужно сначала умереть, чтобы быть признанным им. Так и случилось с Аронзоном.

Леонид Аронзон погиб 31 года «на охоте». На мой взгляд, всё это больше смахивает на самоубийство. При жизни его знали мало, очень узкий круг. После смерти его знают еще меньше. Вдова Лёни Аронзона, Рита Пуришинская, собрала с помощью В. Эрля всё оставшееся. Аронзон не оставил после себя готовых книг (мне не встречались), и знают его по отдельным текстам.

* * *

<Из содержания>

ЛЕОНИД АРОНЗОН

«С Леонидом Аронзоном я был в тайге…» <Предисловие> (436)

Павловск (438)

«Лицо – реке…» (439)

Песня (440)

Послание в лечебницу (441)

Вступление к поэме «Качели» (442)

«Мы – судари, и нас гоня…» (443)

«Я выгнув мысль висеть подковой…» (444)

«В часы бессонницы люблю я в кресле спать…» (445)

Беседа (446)

Утро (448)

Вступление к поэме «Лебедь» (449)

«Где листья мертвенны и, тихо шевелясь…» (450)

«Напротив низкого заката…» (451)

I. «На небе молодые небеса…»; II «И снова я взглянул на небеса…» (452)

Сонет в Игарку (453)

«Горацио, Пилад, Альтшулер, брат…» (454)

КАЛЕНДАРЬ АВГУСТА. Из венка сонетов. <Четыре сонета> (455–459)

Сонет душе и трупу Н. Заболоцкого (460)

«Есть между всем молчание. Одно…» (461)

Начало поэмы («На небесах безлюдье и мороз…») (462)

«Что явит лот, который брошен в небо?..» (463)

Стихотворение, написанное в ожидании пробуждения (464)

ЗАПИСЬ БЕСЕД (465)