На берегах Голубой Лагуны. Константин Кузьминский и его Антология. Сборник исследований и материалов

Рисунок адресует к циклу Кривулина «Песочные часы» (1973)[663], начинающемуся со строк: «Время в песочных часах герметично. ⁄ Странно, что пишем еще на стекле ⁄ летопись пыли и полубольничный ⁄ эпос о белой золе» [Кривулин 2009:16]. На иллюстрации изображены кривые (т. е. «кривулинские») песочные часы, а на полу лежит костыль, из которого вырастает ветвь. Это, скорее всего, аллюзия на то, что Кривулин, переболев полиомиелитом, обратил болезнь в творческую силу (этот психологический момент весьма заметно присутствует и в замечаниях самого Кузьминского о Кривулине). Однако экфрасис артефакта (песочных часов), переходящий в прямое столкновение с элементами материальности (песок, стекло, пыль, зола) и их фактурой, несомненно, оригинальнее, чем сама фигуральная иллюстрация. «Радикально» материальное прочтение стихотворений Кривулина и их «почвы», предлагаемое в настоящей статье, позволяет пересмотреть не только принятое представление о подчеркнутом «спиритуализме» Кривулина, отчасти произведенное самим поэтом, но и важные черты самоидентификации ленинградской «второй культуры» с 1970-х вплоть до периода ее растворения во время перестройки.

* * *

Как выглядит почва ленинградской «второй культуры» или, выбирая менее насыщенное специфическими историко-культурными коннотациями слово, – ее земля? Какова ее структура и есть ли она? Вопрос всё еще звучит странно, ведь поэзию «второй культуры» принято считать беспочвенной, ни на что не опирающейся – бездомной и бездонной. Собственно, «андеграунд»… Кажется, ее почву следует искать разве что парадоксально – в «бездомности» и «брошенности», в той бездонной «нищете», которая, как Кривулин часто повторял, стала «духовным» пространством «второй культуры». Незадолго до смерти он писал:

Атмосфера некой спиритуальной авантюры пронизывала нищенский ленинградский быт, где подлинная реальность собственного бытия опознавалась во всей полноте лишь через призму смерти, смертей (память о блокаде и терроре, перенесенная в область каждодневного лихорадочно-восторженного общения). Наше мышление и восприятие жизни определялось погруженной в невыносимый быт спиритуальностью.

[Кривулин 2000: 100]

Это значило бы, что Ленинград, конечно, составляет фон андеграунда, но скорее как некая анти-почва[664]. Конкретная нищета городского быта при этом осмыслялась Кривулиным и другими представителями «второй культуры» как духовная («спиритуальная»), как своеобразное «кенотическое» пространство (кенозис является как термином самоописания Кривулина и его второй жены и «соратника» по проводимому им религиозно-философскому и культурному семинару Т. М. Горичевой, так и описательной категорией современных исследователей «второй культуры»⁵). Но Санкт-Петербург – блистательный, дворцовый, стройный – в этом бедном пространстве является не менее важным, задавая «высокость» тона поэзии «второй культуры» Ленинграда

⁶. «Театральная роскошь фасадов, – писал Кривулин в 1990 году, – была как бы компенсацией за нищету, в какой мы росли» [Кривулин 1998: 51]. Его стихотворение 1972 года «На крыше» как нельзя четче подчеркивает эту внутреннюю связь между «брошенностью» и стремлением к «высокости» – словом, оксюморонную возвышенную брошенность: «Из брошенных кто-то, из бывших, ⁄ не избран и даже не зван, ⁄ живет втихомолку на крышах ⁄ с любовью к высоким словам» [Кривулин 1988,1: 103].

1. От семиотики Петербурга к геопоэтике Ленинграда

В дальнейшем мы хотим показать, что эти два петербургских вектора памяти – духовно переоцененная бедность, с одной стороны, «высокая культура» – с другой – не могут дать полной картины собственной поэтической практики Кривулина. Среди

и колют дрова. Но это одна из трудно представимых вещей. Каждому кажется, что пол его комнаты стоит (не висит), что это почва, перекрытая досками земля. Но тут истина обнаружилась с тошнотворной, головокружительной ясностью. Есть дома сквозные с сохранившимся фасадом, просвечивающим развороченной темнотой и глубиной, а в пустые оконные выбоины высоких этажей видно небо. Есть дома, особенно небольшие, с раскрошенной крышей, из-под которой обрушились балки и доски. Они косо нависли, и кажется – они всё еще рушатся, вечно рушатся, как водопад» [Гинзбург 2011: 226–227].

⁵ См. об этой проблеме [Цендер 2017: 165–171].

⁶ О Кривулине как поэте великой петербургской культуре и тоске по ней см. [Sandler 2007].