На Ельнинской земле

Только постепенно, с годами я стал забывать «Узницу». Однако отдельные строки и строфы сохранились в моей памяти и поныне.

Надо, впрочем, сказать, что в конце концов нашло применение и мое стихотворение «Товарищам». Поэтому по отношению к нему я сменил постепенно гнев на милость, хотя и продолжал считать его стихотворением слабым.

Учащиеся старших классов — гимназисты и реалисты — решили издавать свой журнал. В редколлегию журнала избрали и Василия Васильевича Свистунова. Вместе с ним — просто так, за компанию — я обошел все смоленские типографии, чтобы выяснить, которая из них может выпустить первый номер журнала быстрее других, сколько это будет стоить и сможет ли типография дать свою бумагу.

Помню, что Василий Васильевич остановился на типографии Подземского. Подземский согласился и бумагу дать для журнала, и выпустить первый номер не позже чем в десять дней, и за работу взять недорого.

Мне очень нравилось ходить с Василием Васильевичем по типографиям: к ним у меня была какая-то особая любовь, я бы сказал, даже страсть, хотя ни одной типографии я еще не видел. Не пришлось мне увидеть и на этот раз — переговоры о печатании журнала велись обычно в конторе. Поэтому я должен был довольствоваться лишь запахом типографской краски, который проникал и в контору.

Первый номер смоленского ученического журнала — назывался он «Наша заря» — действительно вышел через десять дней. На вид журнал был очень неказистый: его формат немного больше обыкновенной ученической тетради; объем — всего двадцать или тридцать страниц; из-за экономии журнал вышел даже без обложки, он начинался прямо с титульного листа. К этому надо прибавить, что в «Нашей заре» оказалось бесчисленное количество опечаток.

И все же я был несказанно рад выходу «Нашей зари»: ведь как-никак, а журнал открывался моим стихотворением! Значит, оно не так уж безнадежно плохо, раз его решили напечатать.

Готовился и второй номер журнала. Но скоро наступили летние каникулы, большинство учащихся разъехалось по домам, и им было не до журнала. Второй номер «Нашей зари» так и не вышел.

3

Приехав домой на пасхальные каникулы, я сразу же обнаружил, что, оказывается, в Глотовке революция не доведена до конца. Это выражалось в том, что некоторые глотовские мужики не выбросили портрета Николая Второго и он, как будто ничего и не произошло, по-прежнему висел в красном углу рядом с иконами. Это меня и удивило, и возмутило: в Глотовке — и вдруг нашлись защитники царя! Нет, это никуда не годится, думал я. И решил, что революцию в родной моей деревне надо довершить во что бы то ни стало. А то просто стыдно: везде революция, а у нас вон как…

Я приколол к своей гимназической гимнастерке большой и пышный красный бант, сделанный из широкой, шелковой ленты, бант этот мне кто-то подарил еще в Смоленске. Мои соратники — их было двое или трое — тоже украсили свою грудь красными бантами, для чего им пришлось то ли «конфисковать», то ли просто незаметно стащить у своих сестер их береженые праздничные красные ленты.

Нарядившись таким образом, мы начали обход дворов, хозяева которых не хотели убирать со стены портрет царя. Таких хозяев было в Глотовке немного: человека три или четыре, не больше, но все же были.

Войдя в хату, мы спервоначалу начинали уговаривать хозяина, чтобы он сам, добровольно снял портрет со стены и тут же уничтожил бы его.

Иные сразу соглашались с нами, но были и такие, которые возражали:

— Да зачем же его снимать? Зачем уничтожать? Ведь за него деньги плачены…

Мы-то хорошо знали, что портрет царя стоил всего копеек пять. Поэтому ссылка на затраты нисколько не действовала на нас.

— Ну что ж, — говорили мы, — коль сам ты не хочешь убирать царя, то уберем его мы. Уберем и разорвем в клочья.

Хозяин начинал соглашаться, и хоть с большой неохотой, но снимал царский портрет со стены и отдавал его кому-либо из нас. Мы осторожно вынимали портрет из-под стекла и рвали его на мелкие части, бросая их под ноги. А стекло и рамку неизменно возвращали хозяину.

— Возьми! Может, на что пригодится…

Только в одном доме мы встретили, можно сказать, яростное сопротивление: хозяин и сам ни за что не хотел снимать портрет, и нас не подпускал к нему. Но в конце концов, хотя и со скандалом, мы все же сняли и этот «трудный» портрет, порвали его и обрывки бросили под ноги. Мы даже разбили стекло, хотя это произошло совершенно случайно, а не преднамеренно.

Словом, к вечеру второго дня пасхи революция в Глотовке восторжествовала в полной мере: ни одного царского портрета не осталось. Я и мои товарищи были вполне удовлетворены и чувствовали себя героями. Это, однако, не мешало тому, что многие односельчане ругали нас на чем свет стоит: не в свои, мол, дела лезете… Ни к чему это. Не вы вешали этого царя, не вам бы и снимать его…

ЕЩЕ ОДНО ЛЕТО В ГЛОТОВКЕ

1