Читаем На Ельнинской земле полностью

Я пришел на смоленское торжище часов в одиннадцать утра и сразу понял, что купить ботинки вряд ли удастся. Продающих было мало, да и продавали они совсем не то, в чем я нуждался. Я все же бродил взад и вперед по рынку, высматривая, не вынесет ли кто продавать ботинки или, в крайнем случае, сапоги. Но — увы! — ни ботинок, ни сапог не было. У солдат — их на толкучке собралось много — можно было купить старую, потрепанную шинель, пару солдатского белья далеко не первой свежести. Некоторые продавали покусочно сахар — грязный, захватанный руками либо долго валявшийся в кармане. Продавалось, конечно, и многое другое, но только не ботинки и не сапоги.

Наконец, то ли это вышло случайно, то ли кто-то подслушал, как я спрашиваю, где бы купить ботинки либо сапоги, но передо мной появился человек с тремя парами сапог, перекинутыми через плечо. Сапоги поношенные. Но после носки их хорошо починили, и потому вид у них был совсем приличный.

Я выбрал те, которые мне понравились больше других, с узкими, плотно облегающими ногу мягкими голенищами, с новыми, только что поставленными подметками и с высоким, аккуратно сделанным каблуком.

Вряд ли стоит рассказывать, как я торговался. Наверно, это была жалкая картина, ибо торговаться я никогда не умел и не умею. Мои домашние часто смеялись надо мной, рассказывая, как я торгуюсь. «Он ведь так делает, — говорили они, — попросят с него за какую-нибудь вещь пять рублей, а он в ответ: да что, мол, там пять рублей, я вам шесть дам…» В данном случае я, конечно, не предлагал больше, чем с меня просили, а, наоборот, просил, чтобы скинули хоть немножко, что, мол, и сапоги-то не очень хорошие, да и денег у меня таких нету. Но делал я это так робко, так неумело, что продавец и внимания не обращал на то, что я говорю.

— Шестьдесят рублей, и никак не меньше! — определил он.

И я готов был уже заплатить ему деньги, но на всякий случай отвернулся от него, как бы пытаясь уйти. Тогда продавец сказал:

— Слушай, парень! Ради почину давай пятьдесят шесть рублей и бери! Больше я не сброшу ни копейки…

В это время подошел второй продавец, у того висели через плечо две пары.

— Покупай у меня! — сказал он. — Я дешевле возьму.

— Да нет, — говорю, — я выбрал вот у него…

— Ты не лезь сюда, — сердито буркнул первый второму. — У нас тут уже дело сделано, и нечего тебе мешать!.. Ну, парень, — обратился он уже ко мне, — давай деньги и бери свою покупку. Только померить не забудь, чтоб все честь честью было.

В самом деле, я совсем забыл о том, что надо примерить сапоги.

— Да-да, — спохватился я, — примерить надо обязательно… Где бы тут поудобней устроиться?

Вместе со своим «купцом» (а следом за нами шел и второй) я пришел, вернее, меня привели в какой-то каменный закоулок. Прислонясь спиной к стене, я поднял правую ногу, снял с нее ботинок и надел сапог. Стал затем на землю, потопал правой ногой, пошевелил внутри пальцами: все оказалось хорошо, сапог пришелся в самый раз. Я снял его и стал надевать ботинок. Потом начал отсчитывать деньги, повернувшись к продавцам боком, словно бы боялся, что они вырвут у меня деньги из рук и убегут. Отсчитал я ровно пятьдесят шесть рублей. И в тот самый момент, когда передавал своему продавцу деньги, он сунул мне в левую руку связанную за ушки пару сапог:

— Ну вот мы и в расчете! Бери и носи на здоровье!..

И не успел я еще взглянуть на только что купленные сапоги, как продавец мой испарился. Он исчез настолько быстро, что другого слова и не подберешь. А вместе с ним исчез и тот, что стоял у него за спиной.

Вы, конечно, догадались, что он передал мне в руки совсем не те сапоги, которые я покупал у него. Да, это было именно так. Я стоял как потерянный и горько думал о том, как он ловко меня провел. У меня в руках оказались сапоги, которые стыдно было надеть даже какому-нибудь деревенскому деду, — сапоги с широченными рыжими голенищами и с такими же рыжими, раздавшимися в стороны исцарапанными головками. Подметки и широченные каблуки сапожник прибил кое-как.

Я несколько раз обошел толкучку во всех направлениях, надеясь встретить своего обманщика. Но его и след простыл… Стало ясно, что найти его не удастся, и я пошел на крайнее средство — решил продать только что купленные сапоги. Однако продавцом я оказался еще более незадачливым, чем покупателем. Сапоги у меня никто не хотел покупать, до такой степени они были неприглядны. Я стал уже приходить в отчаяние, готовый бросить ненавистную покупку и как можно скорее бежать отсюда. В конце концов, я, наверно, сделал бы это. Как вдруг меня кто-то спросил:

— Сколько просишь?

На вопрос я ответил вопросом:

— А вы сколько дали бы?

— Рублей двадцать пять дал бы.

— Да что вы! — вырвалось у меня. — Я сам их только что купил и заплатил пятьдесят шесть рублей. — И я чистосердечно рассказал, как было дело.

— Просто тебя надули, парень, — сказал мой покупатель. — Знаешь что, добавлю я тебе пятерку, получай тридцать рублей, и баста! Никто тебе больше не даст…

Я согласился на тридцать рублей. И был доволен, что дело закончилось хотя бы так. Могло быть хуже.

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека «Дружбы народов»

Собиратели трав
Собиратели трав

Анатолия Кима трудно цитировать. Трудно хотя бы потому, что он сам провоцирует на определенные цитаты, концентрируя в них концепцию мира. Трудно уйти от этих ловушек. А представленная отдельными цитатами, его проза иной раз может произвести впечатление ложной многозначительности, перенасыщенности патетикой.Патетический тон его повествования крепко связан с условностью действия, с яростным и радостным восприятием человеческого бытия как вечно живого мифа. Сотворенный им собственный неповторимый мир уже не может существовать вне высокого пафоса слов.Потому что его проза — призыв к единству людей, связанных вместе самим существованием человечества. Преемственность человеческих чувств, преемственность любви и добра, радость земной жизни, переходящая от матери к сыну, от сына к его детям, в будущее — вот основа оптимизма писателя Анатолия Кима. Герои его проходят дорогой потерь, испытывают неустроенность и одиночество, прежде чем понять необходимость Звездного братства людей. Только став творческой личностью, познаешь чувство ответственности перед настоящим и будущим. И писатель буквально требует от всех людей пробуждения в них творческого начала. Оно присутствует в каждом из нас. Поверив в это, начинаешь постигать подлинную ценность человеческой жизни. В издание вошли избранные произведения писателя.

Анатолий Андреевич Ким

Проза / Советская классическая проза

Похожие книги

Зеленый свет
Зеленый свет

Впервые на русском – одно из главных книжных событий 2020 года, «Зеленый свет» знаменитого Мэттью Макконахи (лауреат «Оскара» за главную мужскую роль в фильме «Далласский клуб покупателей», Раст Коул в сериале «Настоящий детектив», Микки Пирсон в «Джентльменах» Гая Ричи) – отчасти иллюстрированная автобиография, отчасти учебник жизни. Став на рубеже веков звездой романтических комедий, Макконахи решил переломить судьбу и реализоваться как серьезный драматический актер. Он рассказывает о том, чего ему стоило это решение – и другие судьбоносные решения в его жизни: уехать после школы на год в Австралию, сменить юридический факультет на институт кинематографии, три года прожить на колесах, путешествуя от одной съемочной площадки к другой на автотрейлере в компании дворняги по кличке Мисс Хад, и главное – заслужить уважение отца… Итак, слово – автору: «Тридцать пять лет я осмысливал, вспоминал, распознавал, собирал и записывал то, что меня восхищало или помогало мне на жизненном пути. Как быть честным. Как избежать стресса. Как радоваться жизни. Как не обижать людей. Как не обижаться самому. Как быть хорошим. Как добиваться желаемого. Как обрести смысл жизни. Как быть собой».Дополнительно после приобретения книга будет доступна в формате epub.Больше интересных фактов об этой книге читайте в ЛитРес: Журнале

Мэттью Макконахи

Биографии и Мемуары / Публицистика
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное