На Ельнинской земле

С рынка я ушел немедленно.

Мне было больно и обидно вовсе не за деньги, которые, как некогда выражалась моя мать, я бросил псу под хвост, а потому, что меня словно бы отхлестали по щекам ни за что ни про что, отхлестали за мою честность и доверчивость. Наверно, тот человек даже хвастался перед кем-нибудь: вот, мол, как я его надул, облапошил дурака! Будет помнить!.. Хвастался и конечно же считал себя не только правым, но и в каком-то смысле даже и героем: вот какой я умный, ловкий и вот как я могу!

Это была первая такого рода обида в моей жизни, но, к сожалению, не последняя. Одурачивали меня, обманывали много-много раз, при этом гораздо более жестоко и нагло, чем на смоленском рынке. Уж очень много расплодилось всевозможных подлецов и негодяев. Во всяком случае, их гораздо-гораздо больше «нормы».

10

Я ушел со смоленского рынка в два или три часа дня. А мой поезд, с которым я должен был уехать обратно, отправлялся только в десять часов вечера. Куда же мне девать целых семь или даже восемь часов?

Я подумал: хорошо бы пойти к кому-нибудь. Но к кому? Ни друзей, ни приятелей у меня в Смоленске не было. И я не знал, куда же мне повернуть — в сторону вокзала или еще куда?

И тут мне вспомнилась Женя. Та самая Женя, с которой я познакомился прошлой зимой у ее подруги гимназистки Муси, пригласившей меня в гости. Было это в тот раз, когда я, разыскивая впотьмах вход в Мусин «девичий терем», попал на чердак, завешенный бельем.

Адрес Жени я знал. Знал я, конечно, и дом, где живет Муся. Но идти к ней не решился: она, как говорили тогда, была девушкой совсем иного круга, чем я. Не мне чета. А Женя, та показалась мне более простой и, вероятно, более душевной. Я пошел к Жене.

Женя жила на Старо-Московской улице. Дом был старый, деревянный, одноэтажный. Мне рассказали, что надо войти во двор, взойти по невысокому крылечку на узкую застекленную веранду и открыть дверь налево.

Так я и сделал. И сразу же очутился в кухне, где две женщины стирали белье. Его было много. Оно валялось прямо на полу, лежало на табуретках и даже на окне. На двух скамейках дымились два оцинкованных корыта, наполненные горячей водой…

— Вам кого? — спросила одна из женщин, лишь только я успел переступить порог кухни.

— Мне бы Женю, — и я назвал ее фамилию. — Она дома?

Женщина, ничего не ответив мне, открыла дверь, ведущую внутрь дома, и громко сказала:

— Женя, к тебе! — и снова занялась бельем.

Женя вышла сразу же и, взглянув на меня, по-видимому, смутилась. Ей стало неловко, что одета она была очень уж по-домашнему и что на кухне я застал такой беспорядок, хотя сам я не посчитал это за беспорядок.

— Вы подождите меня на улице, — попросила Женя, поздоровавшись со мною за руку. — Я сейчас переоденусь и приду к вам.

Я вышел на улицу. Молча ждал, стоя у лавочки, сделанной справа от калитки, и уже начал на все лады ругать себя, что пришел незваным, что надо было, наверно, сначала предупредить Женю.

Но когда она вышла, я понял, что не сделал ничего дурного, что Женя — я неизвестно как, но сразу почувствовал это — и сама рада моему приходу. Она вышла переодетая, праздничная, весело улыбающаяся. Просто и ласково спросила:

— Ну куда же мы теперь пойдем?

В Заднепровье я не знал ни одного садика, ни одного сквера, где можно было бы побродить вдвоем, посидеть на скамейке в тени деревьев, поговорить. И потому предложил:

— Пойдемте наверх, в Лопатинский сад. — Наверх — это значило в верхнюю, центральную часть города. — Согласны?

— А отчего же?.. Пойдемте в Лопатинский… — И Женя взяла меня под руку, чего не осмелился сделать я первый.

Я не помню, о чем мы говорили в тот день, но помню, что я сразу же позабыл все свои неудачи, все свои горести. И мне хотелось только одного: побыть с Женей как можно дольше.

В Лопатинском саду, взявши друг друга за руки, мы не раз прошли по всем его дорожкам, обошли вокруг пруда, перешли тот же пруд по мосту, перекинутому через него. Глядя вдаль, долго стояли на крепостном валу, обдуваемые теплым летним ветром, затем забрались даже на крепостную стену…

Потом мы очутились на Блонье — это другой городской сад в Смоленске. Там долго стояли у памятника М. И. Глинке, сидели на скамейке и снова бродили по тенистым дорожкам.

Мы были и еще где-то — в каких-то садиках и скверах. Бродили, как пьяные, как зачарованные, не в силах расстаться. А между тем расставанье все-таки приближалось: до моего поезда оставалось не более четырех часов. Кроме того, Женя очень устала. И я с огорчением думал, что вот-вот она скажет: «Мне пора идти домой…»

Произошло, однако, другое. Женя предложила:

— Знаете что, пойдемте сейчас к вокзалу. Недалеко от вокзала есть одно очень хорошее, уютное место. Там мы и подождем поезда. Я провожу вас, а потом уж и сама пойду домой.

Я конечно же сразу согласился. Ведь это значило, что я проведу рядом с Женей еще несколько часов!..

11