На Ельнинской земле

К столовой примыкала совсем уж крохотная темная комнатушка, отграниченная от всего остального двумя плотными занавесями. Это было нечто вроде алькова, где я спал. Кровать мне дали широченную, и на ней не менее двух пуховых перин и трех подушек. Когда я ложился, то просто утопал в чем-то очень мягком и теплом, если не сказать, жарком. А накрываться, полагалось одеялом, тоже пуховым. Не мудрено, что после сна я выходил из своего «алькова», как из бани, из парильного отделения.

Моя ученица Зина отнюдь не была неспособной. Наоборот, она могла бы легко усвоить даже самые трудные школьные предметы, если бы захотела, если бы не ленилась малость. Но Зина таки поленивалась. И странно, что отец ничего не предпринимал против ее лени. Все, что он сделал, так это нанял репетитора. А между тем он и сам мог бы позаниматься с Зиной. Но, как я вскоре понял, отец был подвержен лени, пожалуй, больше, чем его малолетняя дочь. Во всяком случае, я редко видел, чтобы отец дьякон что-либо делал. По большей части он бездельничал. И времени для бездельничанья было у него хоть отбавляй, потому что служение богу, то есть церковные службы, венчания, крестины, отпевания покойников и прочее, с одной стороны, не очень-то обременяло его, а с другой, давало полную возможность жить безбедно. А к большему он, по-видимому, и не стремился.

2

Я хотя и временно, но тоже как бы вошел в состав семьи отца дьякона. И потому тот распорядок жизни, который был принят в этой семье, касался меня самым непосредственным образом, и я в той или иной мере должен был подчиняться ему.

Вставали в доме дьякона около девяти часов утра. Завтракали, пили чай. Дьяконица вставала несколько раньше: ей надо было поставить самовар, приготовить еду.

Потом я часа полтора-два занимался с Зиной.

Обедали около двух часов дня, а после обеда непременно ложились отдохнуть. От чего отдохнуть, не знаю, но ложились. Не ложилась разве только Зина. Я же, следуя примеру своих хозяев, тоже «отдыхал» в своем «алькове», то есть засыпал часа на два.

После сна, около пяти часов вечера, все сидели за самоваром и пили чай. Ну, а в дальнейшем — часов в восемь вечера — ужинали. И, отужинав, почти сразу же расходились по своим постелям, снова спать, уже до самого утра.

И так всегда — и сегодня, и завтра, и послезавтра…

Очень скоро такая жизнь надоела мне до осточертенения, и это несмотря на то, что я, как можно было думать, катался словно сыр в масле: меня поили и кормили, причем кормили и поили очень хорошо, и я при этом почти ничего не делал. Ну а спал я просто по-королевски… Тем не менее все это мне надоело.

Я не знал, куда девать себя, чем занять свободное время, которого у меня оказалось в большом избытке. Читать книги? Но в доме отца дьякона книг не было. Не было также ни газет, ни журналов — их мой хозяин не выписывал. Писать что-нибудь? Пробовал. Но стихи получались плохие, и я скоро оставил их. Начал было вести записки о деревне: как живет деревня, что в ней происходит и тому подобное. Но и записки я скоро бросил, решив, что они никому не интересны и не нужны, поскольку записывал я, как мне казалось, самое обыденное, самое заурядное, то есть такое, что каждый знает без всяких записок.

Ни друзей, ни приятелей в Замошье у меня не было, не успел завести. Так что и уйти к кому-нибудь хотя бы на самое короткое время я не мог.

Единственным моим развлечением были прогулки, которые я совершал в полном одиночестве. Уходил я обычно после чая и шел к ближайшей роще. Возле нее на лужайке, привязанный веревкой за заднюю ногу к вбитому в землю колышку, пасся чей-то рыжий с белой отметиной на лбу теленок. Я всякий раз подходил к нему, и тот, перестав щипать траву и подняв голову, глядел на меня своими большими доверчивыми глазами. Он как бы спрашивал, зачем я пришел сюда и что хочу сказать ему. И я действительно говорил теленку:

— Что, брат, и тебе, наверно, скучно здесь одному, да еще и привязанному?.. Вижу, что скучно… Да что ж поделаешь, приходится терпеть…

Теленок слушал внимательно, но ничего не отвечал мне. И я продолжал:

— А ты не робей! Мало ли что бывает в жизни… Вот и у меня, понимаешь, тоже…

Так поговорив с рыжим теленком, я поворачивал в рощу. А он, проводив меня все теми же доверчивыми, а может быть, и несколько удивленными глазами, снова начинал щипать траву.

Возвращался я только к ужину. И, укладываясь после ужина спать, то ли с грустью, то ли с удовлетворением мысленно отмечал: ну вот и еще один день прожит, вот и еще одного нет…

3

Корней Чеканов происходил из деревни Насоново. Это недалеко от Замошья, где я временно поселился, но только уже на территории другой — Гнездиловской — волости. Родился и вырос он в большой и зажиточной крестьянской семье, в семье, где четверо или даже пятеро братьев вопреки тогдашнему деревенскому обыкновению жили вместе, без раздела, хотя у каждого уже была своя семья. И, говорят, жили они и работали очень дружно, в полном согласии между собой. И потому в доме у них были и полный порядок, и полный достаток.