На Ельнинской земле

Несомненно, по этой причине была сделана еще одна попытка разоружить польских легионеров.

Незадолго до их ухода из Смоленска прибыл большой отряд Красной гвардии. Не доехав нескольких верст до Ельни, отряд разгрузился на полустанке Нежода и отправился тоже в село Балтутино, но по другим дорогам, отправился тайно, скрытно, чтобы поляки ничего не знали о нем. В Балтутино этот отряд должен был прибыть гораздо раньше поляков.

Все это как нельзя лучше удалось. Возле Балтутина красногвардейцы устроили засаду. На балтутинской колокольне был выставлен пулемет. К отряду красногвардейцев присоединились и балтутинские коммунисты, вооруженные винтовками.

Когда загорелся бой с легионерами — а он не мог не загореться, — в тылу противника начал действовать отряд ельнинских красногвардейцев, который тоже прибыл в Балтутино скрытно и совсем неожиданно для поляков. Ельнинцы очень помогли смоленскому отряду. Однако надежды на полную победу не оправдались, да и не могли оправдаться: польских легионеров было в несколько раз больше, чем наших красногвардейцев, вооружены они были также лучше наших. Поэтому-то в конце концов им и удалось прорваться вперед. Но красногвардейцы все же здорово потрепали их.

Я никогда не встречался с военным комиссаром Н. А. Орлом, который так много сделал для установления и укрепления Советской власти и в Ельне, и в Ельнинском уезде и так насолил полякам (если точнее, то можно сказать уже — белополякам), что те немедленно растерзали бы военного комиссара, если бы только им удалось найти его. Но слышал я об Орле не раз. В памяти людей он живет как доблестный и бесстрашный солдат революции, как коммунист, всецело преданный делу своего народа.

Погиб Н. А. Орел в 1919 году, погиб в боях с белобандитами, орудовавшими в Бельском и Поречском уездах. Хоронили его с воинскими почестями.

Что касается С. С. Филиппова, то с ним я еще встречусь на страницах этих моих записок.

7

О ельнинской гимназии я помню очень мало. Это, очевидно, потому, что все там было чересчур обыденно и однообразно: один день в точности похож на другой, а все они, вместе взятые, сливаются в нечто неопределенное, туманное. Никаких хоть сколько-нибудь значительных событий либо даже происшествий.

Ельнинская гимназия слабо запомнилась, может быть, еще и потому, что пробыл я в ней никак не больше трех месяцев и не успел, таким образом, сжиться, сблизиться с ней.

Но, конечно, я помню многих товарищей, с которыми учился там, а с некоторыми успел и подружиться. Один из них — Яша Заборов. Яша был несколько старше меня и учился, кажется, не в шестом классе, как я, а в седьмом. Мы быстро подружились с ним скорее всего по той причине, что оба писали стихи. Довольно часто встречались, читая друг другу свои поэтические опыты. Мой новый товарищ и друг был не только старше, но и опытней, и начитанней меня. Знал он, в частности, таких поэтов, которые мне были известны лишь по имени, да и то не всегда.

Я помню, как он читал мне стихи К. Бальмонта. Происходило это в гимназической библиотеке вечером. Оба мы сидели друг против друга возле столика, на котором ярко горела лампа с зеленым абажуром. Яша читал почти шепотом. Я вслушивался в его тихий голос, стараясь не пропустить ни слова, понять и запомнить все. И я с того вечера ношу в своей памяти если не все стихотворение, которое прочел мне Яша, то, по крайней мере, две трети его. То было стихотворение «Умирающий лебедь».

Заводь спит. Молчит вода зеркальная.

Только там, где дремлют камыши,Чья-то песня слышится печальная —Как последний вздох души.Это плачет лебедь умирающий.Он с своим прошедшим говорит,

А на небе вечер догорающийИ горит, и не горит…

Все, что идет в стихотворении дальше, понравилось мне меньше этих строк. Но зато эти понравились чрезвычайно, в особенности же две:

А на небе вечер догорающийИ горит, и не горит…

Этот поэтический прием, этот оборот речи с утверждением и отрицанием — «и горит, и не горит» — подействовал на меня, как какое-то заклинание, вызвавшее в моем воображении целую картину: вечер, на небе заря, которая как будто догорела совсем и вот-вот погаснет, но нет, она еще горит, теплится. Вместе с этим передо мной возникла и зеркальная поверхность заводи с отраженным в ней закатом, камыши, темнеющие у воды… А кругом необъятные вечерние дали. И тишина, тишина, в которой только и слышно, как плачет лебедь…