На Ельнинской земле

После чтения мы обычно делились впечатлениями о прочитанном. На этот раз разговор шел главным образом о столь поразившем меня «и горит, и не горит». Помнится, оба мы заметили, что у Бальмонта «и горит, и не горит» вечер. Казалось, было бы проще вместо «вечер» сказать «закат» или «заря». Это привычней и даже, может быть, правильней. Но «вечер» все же гораздо-гораздо лучше, поэтичней, свежей. И потом еще одно подметили мы: «и горит, и не горит» не просто вечер, а вечер догорающий. Это уточнение тоже очень хорошо. Если отбросить слово «догорающий», заменив его другим, стихотворение что то уже потеряет, станет хуже.

Вместе с Яшей Заборовым — но это было уже в другой раз — мы прочли и знаменитое стихотворение Валерия Брюсова «Каменщик». Оно понравилось мне еще больше, чем стихотворение Бальмонта. В нем привлекала не только революционность содержания, но и несколько необычное выражение этой революционности. Вместо того чтобы сказать все прямо, в лоб, открыто, поэт под конец как бы приглушил главную мысль стихотворения, не высказался до конца, ограничившись лишь намеком на возможные события:

Э, не мешай! Под лесами не балуй…Знаем все сами. Молчи!

Оттого, что это был только намек, стихотворение в целом не стало слабей, хуже. Наоборот, оно стало гораздо сильней, гораздо совершенней, чем если бы все было сказано в лоб.

Мне пришелся по душе этот поэтический прием. Я понял, что иногда слово, сказанное шепотом, бывает слышнее грома, а намек действует на воображение читателя гораздо сильнее, чем самые громкие призывы. Во всяком случае, брюсовский намек показался мне весьма многозначительным.

В ту осень я познакомился и со многими другими стихами, написанными самыми различными авторами. И каждый раз я старался добыть из прочитываемых стихотворений что-либо новое для себя. А потом попытался, конечно, использовать добытое и для собственных опытов.

Больше всего я хотел, чтобы и мой стихотворный язык был и содержательным, и красочным и чтобы каждое слово в строке стояло на том месте, на каком ему и положено стоять.

Помню, я начал новое стихотворение, собираясь написать его так, чтобы в нем непременно было сочетание слов, подобное сочетанию «и горит, и не горит», которое меня буквально преследовало тогда. Однако у меня вовсе не было намерения подражать. Я должен был написать что-то свое и по-своему.

8

Любопытная штука. Когда я задумывал писать какое-либо стихотворение, то непременно вспоминал родную деревню, мысленно возвращался в нее.

Так и на этот раз. Стояла уже глубокая осень. И я, как наяву, ясно видел невзрачные глотовские хаты с соломенными крышами, разбросанные по обеим сторонам улицы, опустевшие поля за деревней, ощетинившиеся уже потемневшим жнивьем, белые, давно знакомые березовые перелески, которые то молчат, то по ним вдруг пробежит ветер, и они грустно зашумят, осыпая на землю еще оставшиеся на березах мертвые желтые листья.

По ночам в это время бывает уже холодно, и, хотя снегу еще нет, земля основательно промерзает, дороги становятся звонкими и жесткими, как застывший цемент. О них говорят, что они словно кованые.

В это время со всей нашей округи мужики отправляются на подводах в соседнюю, Мархоткинскую, волость покупать капусту. Разводить свою капусту у нас не умели.

Правда, каждую весну бабы доставали капустную рассаду, размещали ее на лучших грядках, но все равно ничего не получалось: росли только зеленые, с сизоватым оттенком капустные листья, а кочаны закручиваться не хотели и не закручивались, не росли. Если же кочаны и появлялись, то совсем никудышные, маленькие — чуть больше кулака. Вот поэтому и приходилось осенью отправляться в Мархоткинскую волость, где было несколько деревень, растивших капусту специально для продажи.

И так как дорога была неблизкая, а осенние дни стали совсем уж короткими, то редко кому удавалось вернуться домой засветло. Больше всего возвращались вечером, а иногда и поздно вечером. Бывало, выйдешь за деревню в поле, кругом темень, ничего не видно. Но зато слышно далеко-далеко. И не редкость услышать в такие вечера, как где-то вдали, подпрыгивая на рытвинах и ухабах, стучат и скрипят телеги. Это возвращаются домой «капустники»…

Стихотворение, которое я задумал, условно называлось «Осенний вечер». Первую строфу я позабыл, как позабыл и концовку. Но отлично помню вторую строфу. Вот она:

Спят — не спят перелески в тревоге,Где-то хриплый петух прокричал.И с капустой обоз по дорогеПо промерзшей земле простучал.

В стихотворении все реально, за исключением петуха. Петухи ни просто вечером, ни поздно вечером обычно не кричат, не поют. Но чего не сделаешь ради стихотворения! И я сделал: заставил-таки петуха петь в неурочное время.