На Ельнинской земле

Ельнинская молодежь развлекалась только тем, что по вечерам — а по праздникам и в дневное время — то парами, то целыми группами ходила взад и вперед по Екатерининской улице. Иные предпочитали городской сад, который для прогулок был, конечно, гораздо удобней. Между прочим, он очень походил на смоленский городской сад Блонье: был и такой же по размеру, и такой же квадратный, и, пожалуй, такой же тенистый, как Блонье. И народу по вечерам собиралось в нем много.

У ельнинской молодежи было и еще одно развлечение, можно даже сказать, своего рода традиция, обычай: во второй половине дня все, кто только мог, отправлялись на станцию встречать и провожать поезда. В Ельню в это время прибывали сразу два поезда: из Смоленска и из Козлова. Стояли поезда минут по двадцать, а то и дольше. Так что вполне можно было и погулять по платформе, посмотреть на тех, кто едет, и, конечно, показать себя. А то просто постоять в сторонке, подумать, помолчать, глядя на вокзальную суету. А может быть, даже и взгрустнуть, глядя на едущих: вот, мол, они едут, а я все остаюсь и остаюсь, не известно, уеду ли когда-нибудь.

Я тогда не знал еще стихотворения Блока «На железной дороге», но когда впоследствии прочитал его, то подумал, что оно написано также и о Ельне. И в Ельне, несомненно, были девушки, которые шли на станцию с тайной надеждой:

Быть может, кто из проезжающих

Посмотрит пристальней из окон…

Я тоже ходил иногда встречать поезда, тоже мерил шагами дорожки городского сада, тоже бродил по Екатерининской улице. Но однажды на каком-то заборе увидел афишу, извещавшую ельнинцев, что в субботу в зале пожарного общества состоится большой бал-маскарад. При этом подчеркивалось, что танцы будут продолжаться аж до утра.

Я практически не знал, что такое бал-маскарад, и ни разу не видел городских танцев. Тем не менее я не отважился бы пойти на зов только что прочитанной афиши, если бы не один мой школьный товарищ.

— Пойдем обязательно! — уговаривал он. — Там же очень интересно будет.

И я согласился, пошел, не пожалел помятого трояка, который получил от отца дьякона.

Собственно, маскарада не было: лишь немногие пришли на вечер в масках, размалеванных на разный лад, другие — с узкими черными повязками на лице, в которых имелись прорези для глаз. Но для меня было достаточно и этого. Все остальное я мог довообразить и, таким образом, хотя бы приблизительно представить, что же это такое — маскарад.

Впрочем, ельнинцы, собравшиеся в зале, сразу же и безошибочно узнали замаскированных, и те, побыв некоторое время в масках, затем сняли их и уже ничем не отличались от всех остальных.

Но меня заинтересовали не столько маски, сколько танцы. Такие танцы я наблюдал впервые, и меня охватило такое ощущение, что я словно соприкоснулся с чем-то необыкновенно праздничным, хорошим.

Сам я танцевать не умел и довольствовался тем, что, стоя у стены, следил за молодыми нарядными парами, кружившимися в ярко освещенном зале под звуки духового оркестра. Было и весело, и грустно, грустно иногда до слез.

Когда же на танцующих дождем посыпались разноцветные кружочки конфетти, когда по всему залу, опутывая танцующих, протянулись во всех направлениях яркие бумажные ленты серпантина, я пришел в совершеннейший восторг. И был несказанно доволен тем, что лента серпантина задела за руку и меня, что разноцветный дождь конфетти попал и на мое плечо и на мои волосы. И мне совсем не хотелось стряхивать с себя эти разноцветные «дождинки».

В перерывах между танцами работала «почта амура». О ней до того вечера я тоже не знал ничего. А тут даже стал участником ее, участником, правда, пассивным, но все же…

Для участия в «почте амура» нужно было у одной из девушек-«почтальонов» взять квадратик белой бумаги с написанным на нем номером. Это твой адрес. Приколи квадратик с номером у себя на груди и жди писем. Помню, я запасся таким номером (если не ошибаюсь, за него надо было сколько-то заплатить), приколол его где надо, но писем не ждал: в Ельне ни одной знакомой девушки у меня не было, а ребята-гимназисты вряд ли станут писать.

Но я ошибся. Ко мне подошла молоденькая кокетливая «почтальонша» и, взяв из коробки, которую держала в левой руке, розового цвета и пахнущую духами секретку, протянула ее мне.

— Вам письмо, номер восемнадцатый! — сказала она при этом.

Не без удивления, но и не без тайного удовлетворения я распечатал секретку и прочел в ней следующее: «Вы меня очень интересуете. Я хотела бы с Вами познакомиться». Никакой подписи не было. Не было и номера, от которого пришла секретка.

По величайшей своей наивности и доверчивости я не усомнился ни в одном слове. Я думал, что все написанное — сущая правда. Я не мог даже и предположить тогда, что это лишь пустая, ничего не стоящая игра. И потому долго берег розовую секретку, надеясь, что каким-нибудь чудом найду и узнаю ту, чья рука начертала столь приятные для меня слова. Но берег я, конечно, совсем-совсем напрасно…