На Ельнинской земле

— Ну что ты заладил: дядя Антон да дядя Антон!.. — огрызался тот. — Сам знаю, что я уже сорок пять лет дядя Антон!.. Отвяжись ты, ради бога!»

В конце концов дядя Антон смилостивился. Он, видимо, понял, что жених я, в сущности, хороший, и согласился выдать за меня единственную дочку.

Дядю Антона играл мой старый школьный товарищ Петр Шевченков, и надо сказать, играл он неплохо. Мы только боялись, что Шевченков может прыснуть со смеху в самом неподходящем месте: парень он был такой, что рассмешить его мог любой пустяк. Однако на спектакле все обошлось благополучно. Игра его зрителям понравилась. Во всяком случае, после представления ему сразу же дали прозвище: Дядя Антон.

А меня прозвали Женихом, хотя в роли деревенского жениха я выглядел несколько странно. На мне была белая сатиновая рубашка с вышитым воротом и черные брюки, вправленные в почти новые сапоги из мягкой кожи. Подпоясан я был красным плетеным поясом с двумя большими кистями на концах. Вид и вправду, может, и жениховский. Но все мое «жениховство» совершенно сводили на нет толстые овальные стекла очков в проволочной оправе. В дополнение к ним Наталья Сергеевна, гримировавшая участников спектакля, так густо зачем-то напудрила меня, что лицо мое стало белым, как у мертвеца.

Впрочем, и однодеревенцы и не однодеревенцы простили мне и очки, и пудру и очень шумно, а главное, совершенно искренне аплодировали, когда стало ясно, что дядя Антон выдаст за меня дочку. Аплодировали так, будто я женился не по ходу пьесы, а на самом деле.

Сразу же после спектакля Наталья Сергеевна уехала к матери в Зарубинки, чтобы каникулы провести там. На это же время к себе в деревню ушла и школьная сторожиха. И в школе я остался в полном одиночестве.

ЛЕСНАЯ ЦАРЕВНА

1

Я жил в школе, а не дома, в деревне, не только потому, что в школе у меня была отдельная комната и там мне никто не мешал, но еще и потому, что для школы, хотя и в малом количестве, все же отпускался керосин. Дома я должен был довольствоваться лучиной либо коптилкой, а тут в моем распоряжении самая настоящая керосиновая лампа, правда, не «молния», но все-таки лампа. Если же сказать совсем точно, то и не лампа, а совсем небольшая лампочка. Но в тогдашних условиях и она, эта маленькая лампешка, могла показаться просто роскошной. Вот эту роскошь я и зажигал по вечерам и подолгу читал или писал под ее, прямо скажем, весьма скудным светом. Я при этом забывал даже предостережения глазных врачей, которые не рекомендовали мне ни читать, ни писать при вечернем освещении, тем более таком ненадежном.

Впрочем, книг я прочел мало, потому что в школе их почти и не было. А бумаги перепортил порядочно. Писал главным образом стихи. Стихи, конечно, плохие, хотя в то время я, наверно, был несколько иного мнения о них. Тогда я не умел работать над стихами и даже не представлял сколько-нибудь реально, какой это адский труд писать хорошие стихи. Я писал, как писалось. Конечно, кое-что зачеркивал и переправлял, но все это была работа вслепую. И вряд ли от моих поправок стихи становились лучше.

Но если по вечерам я все-таки что-то делал и от этого была известная польза, то дни у меня проходили совершенно бесполезно. С утра и до вечера я только и делал, что ждал, ждал даже тогда, когда понял, что она не придет. И все-таки ждал…

2

Еще летом, когда я работал в волисполкоме, кто-то познакомил меня с очень молодой девушкой Христиной, пришедшей в Глотовку на почту. Христина, или Христя, как ее обычно называли, считалась «не нашей», потому что жила она не в Оселье и не в Глотовке. Отец ее был лесником и жил вместе со своей семьей в лесной сторожке, прямо в лесу, недалеко от деревни Высокое и верстах в шести-семи от Глотовки. Приехал он в нашу местность из Белоруссии. По-видимому, это было в четырнадцатом году, когда началась первая мировая война. Здесь он поступил лесником к одному из лесовладельцев. После Октябрьской революции, когда все леса и земли перешли в руки Советского государства, лесник остался на своем месте, продолжая охранять лес, но теперь уже не частный, а государственный. Я, впрочем, ничего этого не знал до встречи с Христиной.

Раза три, причем один раз уже осенью, мне пришлось провожать Христину. И должен сказать, что в этом было что-то приятное для меня, радостное, может, даже праздничное.

О многих девушках и, наверно, о Христине тоже сложилась веселая, задорная народная частушка.

А я — маленькая,

аккуратненькая:что есть на мне,так и льнет ко мне.

Христину и в самом деле можно было назвать маленькой, а фигурка ее казалась особенно аккуратной и слаженной. На нее приятно было смотреть.

Одевалась Христина скромно, даже бедно. Но к ней всегда шли ее незамысловатые наряды. И лицо у нее было милое и приятное. Правда, чуточку портил лицо нос: он был, пожалуй, великоват. Я, однако, старался не обращать на это внимания, в чем мне очень помогала близорукость.