На Ельнинской земле

Так я просидел в холодной и неприютной кухне дней семь или даже восемь, словно приговорил себя к добровольному заключению. И вдруг перед самым концом святок (а вместе со святками кончались и зимние каникулы) я ясно услышал, что скрип снега под чьими-то молодыми ногами внезапно смолк у школьной калитки и кто-то стал открывать ее. Я радостно подумал: «Идет!.. Идет!.. А я, дурак, думал, что не придет…»

Скрип шагов становился все ближе и ближе. Я отчетливо услышал, как они заворачивали за угол и, наконец, как звонко заскрипело промерзшее деревянное крыльцо под каблуками.

Я быстро встал с табуретки, чтобы широко распахнуть перед гостьей кухонную дверь. Но не успел еще взяться за ручку, как дверь раскрылась сама.

— Здравствуй! — услышал я знакомый, но — увы! — совсем не тот голос.

— Здравствуй! — неохотно и даже с некоторой досадой отозвался я.

Передо мной стояла вовсе не Христина, а всего лишь ее брат Филимон. Правда, парень он был хороший, но все же я ждал Христину, а не его.

С Филимоном я познакомился недавно, но он уже несколько раз заходил ко мне в школу. Филимон — бывший военный моряк, которого демобилизовали, и он приехал к своему отцу, леснику. Невысокого роста, широкий в плечах, розовощекий, так и пышущий здоровьем, ходил он в бушлате, в брюках клеш и черных ботинках. На голове — бескозырка с двумя вьющимися черными лентами. Было тогда Филимону лет двадцать шесть, и, конечно, не одна девушка заглядывалась на столь завидного парня, совсем непохожего на своих деревенских.

— Ты что такой невеселый? — заговорил Филимон. — А я хотел пригласить тебя к себе. Был тут на почте, ну вот и завернул к тебе… Правда, пойдем! До вечера побудем у нас, а там махнем на игрище в Высокое или в какую-нибудь другую деревню… И Христина тоже пойдет, — добавил почему-то Филимон. — Ну как, согласен?

Я, конечно, согласился. И мое недовольство, что пришел не тот, кого я ожидал, быстро улетучилось. Раз с нами пойдет Христина, чего же еще надо?

Я запер дверь большим висячим замком, и мы с Филимоном отправились.

4

В дом лесника я попал впервые. Дом этот стоял на большой поляне и почти у самой опушки леса. Обшитый тесом и выкрашенный краской желтоватого цвета, он казался, по крайней мере снаружи, и приветливым, и красивым, особенно когда светило солнце. Но внутри дом мало чем отличался от обычной крестьянской хаты, разве только тем, что тесовые перегородки разгораживали его на две или даже три небольшие комнаты.

Кто жил в доме лесника, я знал по рассказам, хотя ни с кем из живущих, кроме Христины и Филимона, ни разу не встречался.

Первая жена лесника давно уже умерла. От нее осталось трое детей. Самому старшему — Александру — было теперь около тридцати лет, а за ним шел Филимон и, наконец, Христина.

От второй жены у лесника родились две девочки. Одной исполнилось лет одиннадцать-двенадцать, другая — на год или на два моложе сестры.

Старший сын лесника Александр, как и Филимон, служил во флоте. Но во время войны был он неоднократно ранен и контужен, домой вернулся инвалидом. Внешне его инвалидство не было заметно, но выглядел Александр каким-то уж очень печальным. И лицо бледное-бледное. Говорил он медленно и тихо, всегда с какой-то непонятной для посторонних грустью.

А грустно ему было, несомненно, потому, что попал человек в безвыходное положение. Работать он совсем не мог, если не считать каких-нибудь мелочей, которые были ему по силам, и в тридцать лет оказался на иждивении отца. А у того у самого, кроме большой семьи, ничего не было.

В доме лесника Александр, Филимон и я сидели на чистой половине, в горнице, и говорили о чем придется. Я ждал, что, может, зайдет Христина и скажет мне хоть два слова: ведь могла же она зайти к братьям! Но Христина не заходила — по-видимому, тут были какие-то особые порядки, о которых я ничего не знал. Впрочем, нет. Один раз она зашла буквально на полминуты. Шепотом спросила о чем-то Александра и тотчас ушла. Кажется, на меня она даже не взглянула. И это, конечно, нарочитое невнимание больно укололо.

Часов в семь или восемь вечера принарядившаяся Христина, Филимон и я отправились в деревню Высокое. Христина сразу же переменилась, повеселела, начала шутить, смеяться.

И мне вдруг стало ясно, до какой степени трудно Христине жить с мачехой, как та угнетает, портит всю ее жизнь.

5

Игрищами у нас называли ежевечерние собрания молодежи, происходившие на святках (а святки, как известно, длились две недели). Игрища устраивались обычно в тех хатах, где были заневестившиеся уже девушки. По существовавшему обычаю, парней почему-то освобождали от этой обязанности, и на их хаты никто не претендовал.

Хаты, где шли игрища, народ переполнял до отказа. Там собирались не только парни и девушки, но и все, кому только хотелось. Немало было вездесущих мальчишек и девчонок. Могли прийти и молодые бабы, которые, впрочем, только наблюдали за происходящим, но сами участвовать в нем не могли, не имели права.