На Ельнинской земле

Главным на игрищах считались танцы под гармонь. Случалось, пели и песни или заводили всевозможные шутливые игры, но это уж как дополнение к танцам.

Вот на такое игрище мы и пришли втроем в деревню Высокое. Для нас, как для гостей, освободили место в углу на лавке. Я с удовольствием сел, ожидая, что и Христина с Филимоном сделают то же. Однако заиграла гармонь, девушки и парни, насколько могли, расступились, и в кругу, образовавшемся посреди хаты, начались танцы. Христину сразу же пригласили на танец, и она ушла, не успев сказать мне ни слова. Следом за ней ушел и Филимон: несколько девушек с шутками и смехом втащили его в круг, и он тоже закружился с одной из них.

Я почувствовал себя забытым в своем полутемном углу, откуда даже не мог как следует видеть танцующих, потому что между мной и ими, тесно столпившись, стояли те, кто в танцах пока не участвовал.

Сам я танцевать не умел и был убежден, что научиться не смогу: до такой степени сложным казалось мне танцевальное искусство, даже самое незамысловатое. «Нет, это не по мне», — думал я, хотя был, конечно, не прав. Я, безусловно, мог научиться танцевать, если бы раз и навсегда не уверил себя, что в танцах я полная бездарность. Но раз уверил, то вот и должен сидеть теперь в углу, никому не нужный и не интересный.

Когда закончился танец, Христина и Филимон подошли ко мне.

— Ну как ты тут? — спросил Филимон.

— Да ничего, — уныло ответил я и подвинулся немного в сторону, приглашая Христину сесть рядом.

— Нет, нет, спасибо! — скороговоркой ответила она. — Я сейчас опять пойду танцевать.

Действительно, гармонь заиграла вальс, и Христина снова ушла от меня, как равно ушел и Филимон.

В течение вечера все это повторялось, и ни разу Христина не побыла со мной хоть десять минут. Мне стало просто обидно: ведь шел я на это самое игрище вовсе не для того, чтобы одиноко сидеть в полутемном углу, я шел для встречи с Христиной, я шел на свидание… Однако, как назван один из чеховских рассказов, «Свидание хотя и состоялось, но…». И очень невеселым было для меня это «но».

6

Из Высокого мы вышли в двенадцатом часу ночи. Шли, почти не разговаривая.

Подул ветер, пошел снег, и на дороге кое-где уже начали появляться небольшие на́мети.

Филимон предложил остаться на ночь у них, а то, дескать, заметет тебя.

— Не заметет, — ответил я, решив, что ночевать буду в школе.

Дойдя до леса, мы распрощались. Христина и Филимон повернули вправо на боковую дорожку, ведущую к их дому. Я пошел прямо, через лес.

В лесу было затишно: стоявшие по обеим сторонам дороги высокие сосны и ели сдерживали ветер, и он не причинял никакого беспокойства. Не заметал он и дорогу. Я все время чувствовал ее под ногами — почти всюду ровную, накатанную, крепкую. Лес, по которому я шел, тянулся версты на четыре. Я преодолел его за час, не больше, и вышел на осельское поле. Тут было совсем недалеко до Оселья, но я понял, что могу легко потерять дорогу и очутиться ночью черт знает где. Дорога, ведущая к Оселью, была уже изрядно занесена, а метель все усиливалась, и ничего, кроме белого поля, я перед собой не видел. Однако шел пока благополучно: осторожно проходил участки, заметенные снегом, и опять неизменно попадал на ту же крепкую, накатанную дорогу.

Но в одном месте я все-таки ошибся. Почувствовав под ногами наметь, я стал медленно переходить ее. Но где-то, конечно, незаметно для самого себя, сделал неправильный поворот: повернул то ли слишком вправо, то ли слишком влево, и дорога из-под моих ног исчезла.

Я, однако, представлял, в какой стороне Оселье, и пошел на него прямиком, по снежной целине. Шел я, все время проваливаясь глубоко в снег. Идти становилось трудней и трудней. Сколько шел, не знаю, но, по моим расчетам, уже должен был входить в Оселье. А деревни все не было и не было.

Из-под снега то там, то здесь торчали какие-то кусты и тонкие деревца. Стало быть, шел я уже не по полю, на котором никаких кустов быть не могло, а скорее всего по лугу… Стал соображать, что делать дальше. Придумать я мог только одно: надо вспомнить, с какой стороны дул ветер, когда из лесу я вышел на осельское поле. Конечно, ветер дул справа, в правую мою щеку, отчего она, а также правое ухо замерзали, и я то и дело тер их рукой.

Вспомнив все это, я стал так, что ветер дул мне в правый бок, и решил: вот теперь надо идти все прямо-прямо, и я наверняка приду в Оселье. Так оно и случилось. Примерно через полчаса ходу я заметил впереди себя что-то темное и высокое. Подойдя ближе, сразу определил: это была хорошо знакомая ветряная мельница, стоявшая на взгорке у самого въезда в Оселье.

Минут через двадцать я уже открывал большой висячий замок, которым был закрыт вход в школу со стороны кухни. Зайдя в свою пустынную неуютную комнату, зажег маленькую лампочку и, не раздеваясь, устало сел у стола. В комнате стоял холод едва ли не такой, как на улице. Но топить печку я не стал: было уже добрых два или даже три часа ночи. Какая уж тут топка в столь позднее время!