На Ельнинской земле

Я быстро разделся и лег на жесткую, заржавевшую койку, накрывшись всем, что только можно было найти. Засыпая, думал, что зря пошел в Высокое…

И вероятно, в тот поздний час зимней непогожей ночи окончательно померк для меня облик Лесной Царевны.

ЗА ХЛЕБОМ

1

Поездка за хлебом, которую мы совершили вдвоем с Филимоном, была наиболее памятным и, пожалуй, наиболее значительным событием в моей жизни тех лет. Она многому меня научила, заставила серьезно задуматься над тем, что происходит в стране, и не только задуматься, но и решить, что же должен делать я сам, какую цель поставить перед собой, какой путь избрать в жизни.

…Все началось с того, что в декабре семнадцатого года житель деревни Оселье Андрей Горюнов, по прозвищу Босяк, пригнал из Курска для своих однодеревенцев целый вагон, то есть целую тысячу пудов хлеба!

Это было настолько неожиданно и казалось настолько невероятным, что поначалу этому не поверили ни в Глотовке, ни в других деревнях. И только когда своими глазами увидели, как осельские мужики везли мешки с зерном со станции Павлиново, поняли: да, это правда…

До того времени Андрея Горюнова, которому было лет около сорока, в его же деревне и за мужика не считали: так, мол, нестоящий, несерьезный какой-то, ненадежный. Когда, бывало, Андрей пытался сказать что-либо на сельской сходке, над ним только подсмеивались, и никто не слушал.

— Ну что путного может сказать Босяк, коли в голове у него только ветер гуляет?..

Это, конечно, неверно. Андрей не был ни глупым, ни легкомысленным. А насмешки сыпались на него лишь потому, что был он беден и не мог постоять за себя.

Семья у Андрея большая, и жил он крайне бедно, вполне оправдывая свою фамилию — Горюнов. Но фамилии, указывающей на горестное положение забитого нуждой, неграмотного мужика Андрея, оказалось мало: к ней добавили еще прозвище — Босяк. И это тоже за его бедность, за нужду; все ходят обутыми, и только один он босиком. Вот отсюда и пошло — Босяк да Босяк.

По мере того как шла война (1914—1918 годы), подвоз хлеба в «неурожайные губернии» тогдашней России, в том числе и в наши места, все время сокращался. А примерно к концу шестнадцатого года прекратился совершенно.

— Хлеба нет и не будет! — отвечали мужикам павлиновские лавочники. — Так что и спрашивать нечего…

Тогда-то, по-видимому, и возникло так называемое мешочничество, которое особенно разрослось летом семнадцатого и в первой половине восемнадцатого годов. Тысячи людей ехали в южные, урожайные, районы страны, чтобы привезти для своей семьи хоть три — пять пудов хлеба. Среди мешочников было много спекулянтов, наживавшихся на голоде, на горе народном. Но большинство людей ехали за хлебом все же по самой крайней нужде.

Насколько помнится, в семнадцатом году, уже ближе к осени, появился и другой способ поездок за хлебом. Та или иная деревня на сходке выбирала двух или трех ходоков, писала так называемый «приговор», в котором обычно говорилось, что мы-де, крестьяне такой-то деревни, подтверждаем, что хлеба у нас ни крошки, люди мрут от голода почем зря, и потому-де мы решили послать в хлебородные губернии таких-то и таких-то своих ходоков, которым просим оказывать полное содействие в покупке ими хлеба и отправке его по железной дороге на такую-то станцию.

Обычно редко кто пригонял вагон, а если была такая удача, то и два вагона хлеба. Чаще всего ходоки возвращались ни с чем. Тем не менее посылать их продолжали.

Андрей Горюнов вызвался поехать сам.

— Пошлите меня, мужики, — попросил он, — авось выйдет…

Мужики возражать не стали: ну что ж, мол, поезжай, если хочешь, попробуй… Написали и «приговор». Однако же денег Андрею не дали ни копейки: не доверяли ему, боялись, что пропадут их денежки… Но и при таких условиях Андрей поехал. И пригнал-таки вагон курской пшеницы. Он каким-то образом добился, что хлеб отправили без денег — наложенным платежом.

2

Любопытно, что Андрей Горюнов, столь быстро возвысившийся в глазах однодеревенцев и не однодеревенцев после поездки, и сам повел себя по-другому. Почувствовав, что и он не последний человек среди других, Андрей держался с достоинством, говорил уверенно и авторитетно. Он начал активно интересоваться разными общественными делами, следил за работой волисполкома, школы…

Я помню, как заходил он, бывало, в школу и спрашивал учительницу:

— Есть ли дрова-то?

И, не дожидаясь ответа, добавлял:

— А если нет, сегодня же поговорю с мужиками, привезут…

А потом Андрей пристрастился к чтению книг. Но это было уже без меня: я в то время уехал из Глотовки сначала в Ельню, а затем в Смоленск. О пристрастии Горюнова к чтению книг мне рассказывал мой школьный товарищ Петр Шевченков.

Сам Андрей читать не умел и потому в длинные зимние вечера приходил, бывало, к Шевченкову и просил:

— А ну-ка, Петя, почитай чего-нибудь!..

И тот читал, читал все, что могло оказаться под руками: и немудрый рассказик из школьной хрестоматии, и стихи И. С. Никитина, и какую-либо тоненькую брошюрку, и многое другое. Читал и «Анну Каренину» — правда, прочел он не весь роман, а лишь отрывки из него, но все же прочел.