На Ельнинской земле

К вечеру, однако, подморозило. Ручейки смолкли, застыли. И дорога как бы подсохла. Поэтому идти нам с Филимоном было относительно легко. Правда, в иных местах мешали лужи, то и дело встречавшиеся на дороге. Тонкий ледок, образовавшийся к ночи, легко ломался под ногами, и, чтобы не попасть в воду, приходилось обходить лужи по целине. Снег сверху тоже подмерз, и ледяная корка его кое-где выдерживала нас. Но чаще всего ноги проваливались до самой земли, попадали в скопившуюся под снегом воду. И очень скоро холодная вода хлюпала и в Филимоновых ботинках, и в моих сапогах. И шли мы с каким-то неприятным ощущением мокрого, пронизывающего насквозь холода.

7

Поезд должен был прибыть в Павлиново ровно в два часа ночи. Но на станции нас предупредили, что он опаздывает часа на четыре, а может, и больше.

Узнав об этом, мы немедленно ушли из холодного, промозглого помещения станции в надежде отыскать какое-либо теплое местечко, где можно хоть чуточку обсушиться и согреться, ибо промерзли мы очень. Но куда пойдешь поздней ночью? В какую дверь постучишься?

Нам, однако, очень и очень повезло.

В то время в Павлинове еще сохранились две чайные, которые содержались частными лицами. Чем торговали в этих чайных, представить себе довольно трудно, так как не было ни сахару, ни чаю — ничего, что водилось в чайных раньше. Но они все-таки существовали, и одна из них, к нашей великой радости, оказалась открытой.

Мы вошли в совершенно пустой зал, освещенный тусклой керосиновой лампой, подвешенной к потолку. В углу сразу же заприметили большой куб, то есть кипятильник, обложенный кирпичом, с железной трубой, которая шла вверх — от топки к потолку. Куб, точнее кирпичи, которыми он был обложен, не успели еще остыть. На него-то мы и взобрались, как на печку, и сидели там, обхватив трубу руками, чтобы не упасть. Конечно, мы предварительно сняли обувь, вылили из нее воду и развесили возле куба для просушки — я свои портянки, а Филимон — носки. Зрелище было «то самое…».

Поезд пришел на рассвете. Мы купили билеты до станции Курск и довольно легко вошли в вагон: в нем было хоть и людно, но все же не очень тесно. Я даже обнаружил, что одна, самая верхняя (багажная) полка никем не занята, и сразу же занял ее. Никакого груза у нас с Филимоном не было, если не считать обыкновенного мешка, который я взял из дому. Мать дала мне в дорогу несколько лепешек, испеченных неизвестно из чего, а также полотенце-рушник с вышитыми на концах узорами. Много лет спустя, наверное, именно о таком рушнике написали чудесную песню украинский композитор Майборода и ныне покойный поэт Андрей Малышко. Эта песня всегда берет меня за сердце, и я всегда вспоминаю о рушнике, который мать дала мне тогда в дорогу, и, конечно, о матери…

Оставив свой «багаж» на верхней полке, я решил выйти на площадку вагона, чтоб взглянуть на удаляющееся Павлиново. Мы ехали в вагоне третьего класса, где не было тамбура. Вместо него — открытая площадка, обнесенная невысокой железной решеткой. Я подошел к решетке и, взявшись за нее, нагнулся и посмотрел назад, чтобы полюбопытствовать, далеко ли осталась наша станция. В этот самый миг налетел ветер, и моя новенькая фуражка покатилась под откос. С горьким изумлением я следил, как она скатывалась все ниже и ниже и наконец остановилась.

«Не к добру», — подумалось мне, и, сильно огорченный, я вернулся в вагон. Залез на свою верхнюю полку, подложил под голову свернутый в трубку мешок и, убаюкиваемый мерным стуком колес, заснул.

8

Вечером мы приехали на станцию Горбачево. Здесь пересадка на поезд, идущий в сторону Курска. Но когда пойдет этот поезд, никто, решительно никто (даже начальник станции) не знал.

А пока суд да дело, мы с Филимоном ходили взад и вперед по перрону и спрашивали всех, кого только можно, нет ли, мол, лишней продажной шапки? Без шапки мне с непривычки было и холодно и стыдно: еще не сошел снег, к вечеру опять подморозило, подул резкий холодный ветер, а я путешествую, словно в жаркий июльский полдень.

На вопрос о лишней продажной шапке иные просто не обращали внимания, будто и не слышали, иные только посмеивались в ответ, отпуская какую-либо шуточку. А один из спрошенных нами грубо огрызнулся:

— Да вы что — дураки какие или сумасшедшие?! Кто же берет в дорогу лишнюю шапку?..

Это было справедливо.

И все-таки лишняя продажная шапка нашлась. Очень возможно, что принес ее какой-нибудь местный житель, услышавший, как мы спрашивали всех о шапке.

— Вот берите, — сказал он, — всего пять рублей прошу…

Шапка, которую нам предлагали, когда-то, несомненно, была хорошей. Верх из дорогого меха, ну и подкладка тоже была поставлена отменная. Однако шапку так заносили, так истрепали, истерли, так захватали руками, что от меха остались лишь редкие островки. А о подкладке и говорить нечего: из нее, порванной во многих местах, то там, то здесь вылезали какие-то неопределенного цвета хлопья.

Но шапку все же пришлось купить. Я надел ее, и сразу стало теплей и уютней.

9