Читаем На Ельнинской земле полностью

— Ничего, поместимся как-нибудь, — перебил ее Филимон. — Стулья подставим, если надо. А то просто на полу ляжем. Это все-таки во много раз лучше, чем на вокзале.

Наступили уже сумерки. Подвешенная под потолком, вспыхнула тусклая электрическая лампочка. Мы сидели с Филимоном на «своем» диване. Говорить с хозяевами было не о чем. Перекидывались отдельными, ничего не значащими фразами и словами, с нетерпением ожидая момента, когда можно будет лечь спать.

Но перед тем как ложиться, хозяин пригласил нас поужинать с ними. Ужин был крайне бедный; каждый получил кусок хлеба, отрезанный хозяйкой, и стакан кипятку, подслащенного таблеткой сахарина. Однако мы были благодарны и за это, потому что у нас с Филимоном в этот вечер не предполагалось даже такого ужина.

Филимон был ниже меня ростом, и потому он улегся на диване. Для меня диван был чересчур коротким, и я поместился на стульях, придвинутых к нему. Под голову положил свой неизменный мешок, свернутый в трубку.

Через минуту Филимон уже спал. А я, несмотря на крайнюю усталость, заснуть никак не мог. Все думал и передумывал, куда направиться завтра.

В кармане моего пальто лежала записная книжка-календарь. В книжку была вклеена карта России. Этой многоцветной картой я пользовался много раз и знал всю почти наизусть. Я очень ясно представлял ее и теперь, когда лежал, растянувшись на четырех стульях, видел, где расположена та или иная губерния и в какой окраске дана она на карте. Я видел и черные кружочки губернских городов, помнил названия этих городов. Так куда же все-таки податься, в какие места поехать?

Прежде всего я подумал об Украине: она совсем рядом, до нее рукой подать. Но Украиной в то время управляла так называемая Центральная рада, не признававшая Советской власти и относившаяся к ней крайне враждебно. Кроме того, многие районы были оккупированы немецкими войсками. Значит, ехать на Украину никак нельзя.

Другим хлебным местом, куда можно было ехать, я считал Область войска Донского, центром которой на моей карте значился город Новочеркасск. Мне кто-то рассказывал об этой области, что земля там на редкость урожайная и что хлеба девать некуда. Это меня и соблазнило больше всего. Про себя решил: поедем в Новочеркасск, только в Новочеркасск, и никуда больше!

Если бы у меня тогда было хоть сколько-нибудь правильное представление о событиях, происшедших там совсем недавно, я наверняка отказался бы от поездки в Новочеркасск. Но я ничего как следует не знал. Не знал даже о том, что города Ростов-на-Дону, Новочеркасск и другие Красная Армия освободила лишь около месяца тому назад и что до этого они находились в руках генерала Каледина и верных ему белоказачьих воинских частей.

Впрочем, нет. О Каледине я что-то читал в газетах, но не придал этому большого значения. Главным и решающим для меня был тот факт, что раз в Новочеркасске Советская власть, стало быть, все в порядке и туда вполне можно ехать без всяких опасений.


Утром, когда мы собирались уходить, хозяйка, указывая на уже знакомый стол с литературой, сказала:

— Может, возьмете что-нибудь?.. Право же, возьмите, почитаете в дороге…

Отказаться было никак нельзя, неудобно.

Я выбрал две брошюрки. Одна, кажется, называлась «Кто такие анархисты», в другой что-то рассказывалось о Бакунине. Филимон тоже взял для себя такие же две брошюрки, как и я. Все это стоило буквально копейки, и наш бюджет вряд ли пострадал от покупки. Всю эту печатную бумагу я положил в свой мешок, и мы, поблагодарив хозяев за ночлег, отправились на вокзал.

По дороге я подробно рассказал Филимону то, что надумал относительно дальнейшего нашего путешествия. Он согласился со мной.

— Ну что ж, поедем в Новочеркасск, — сказал он.

На этот раз нам здорово повезло. Мы легко купили билеты и легко сели на поезд: не было обычной в то время давки и тесноты. Ехали мы через Воронеж и утром на третьи сутки были уже в Новочеркасске.

13

Оказалось, что я, хотя Филимон и считал меня более знающим, в данном случае не знал ровным счетом ничего. И в Новочеркасск мы поэтому приехали совершенно зря. Здесь, как нам объяснили, продовольственного комитета нет, как равно нет и других подобных учреждений. Все это теперь в Ростове, который стал столицей недавно созданной Донской советской республики.

— Вот туда вам и следует обратиться, — посоветовал один из жителей Новочеркасска.

Мне было стыдно, что я так опростоволосился. Ведь мы могли доехать до Ростова тем же поездом, с которого только что сошли здесь. А теперь, попусту теряя время, приходится ждать другого поезда на Ростов. Когда будет этот другой поезд, сказать никто не мог.

Мы пошли бродить по Новочеркасску. Город показался мне тихим, мирным и малолюдным. Прохожие встречались не часто, а едущих по улице я, кажется, и совсем не видел. Трудно было поверить, что именно здесь, притом совсем недавно, Красная Армия вела жестокие бои с калединцами.

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека «Дружбы народов»

Собиратели трав
Собиратели трав

Анатолия Кима трудно цитировать. Трудно хотя бы потому, что он сам провоцирует на определенные цитаты, концентрируя в них концепцию мира. Трудно уйти от этих ловушек. А представленная отдельными цитатами, его проза иной раз может произвести впечатление ложной многозначительности, перенасыщенности патетикой.Патетический тон его повествования крепко связан с условностью действия, с яростным и радостным восприятием человеческого бытия как вечно живого мифа. Сотворенный им собственный неповторимый мир уже не может существовать вне высокого пафоса слов.Потому что его проза — призыв к единству людей, связанных вместе самим существованием человечества. Преемственность человеческих чувств, преемственность любви и добра, радость земной жизни, переходящая от матери к сыну, от сына к его детям, в будущее — вот основа оптимизма писателя Анатолия Кима. Герои его проходят дорогой потерь, испытывают неустроенность и одиночество, прежде чем понять необходимость Звездного братства людей. Только став творческой личностью, познаешь чувство ответственности перед настоящим и будущим. И писатель буквально требует от всех людей пробуждения в них творческого начала. Оно присутствует в каждом из нас. Поверив в это, начинаешь постигать подлинную ценность человеческой жизни. В издание вошли избранные произведения писателя.

Анатолий Андреевич Ким

Проза / Советская классическая проза

Похожие книги

Зеленый свет
Зеленый свет

Впервые на русском – одно из главных книжных событий 2020 года, «Зеленый свет» знаменитого Мэттью Макконахи (лауреат «Оскара» за главную мужскую роль в фильме «Далласский клуб покупателей», Раст Коул в сериале «Настоящий детектив», Микки Пирсон в «Джентльменах» Гая Ричи) – отчасти иллюстрированная автобиография, отчасти учебник жизни. Став на рубеже веков звездой романтических комедий, Макконахи решил переломить судьбу и реализоваться как серьезный драматический актер. Он рассказывает о том, чего ему стоило это решение – и другие судьбоносные решения в его жизни: уехать после школы на год в Австралию, сменить юридический факультет на институт кинематографии, три года прожить на колесах, путешествуя от одной съемочной площадки к другой на автотрейлере в компании дворняги по кличке Мисс Хад, и главное – заслужить уважение отца… Итак, слово – автору: «Тридцать пять лет я осмысливал, вспоминал, распознавал, собирал и записывал то, что меня восхищало или помогало мне на жизненном пути. Как быть честным. Как избежать стресса. Как радоваться жизни. Как не обижать людей. Как не обижаться самому. Как быть хорошим. Как добиваться желаемого. Как обрести смысл жизни. Как быть собой».Дополнительно после приобретения книга будет доступна в формате epub.Больше интересных фактов об этой книге читайте в ЛитРес: Журнале

Мэттью Макконахи

Биографии и Мемуары / Публицистика
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное