На Ельнинской земле

Очень запомнилось, как на деревянном крылечке своего дома сидел парень, по всей видимости, мой ровесник, и играл на мандолине вальс «Над волнами». Этот вальс я хорошо знал и любил его. Его часто — и тоже на мандолине — играла учительница Глотовской школы Наталья Сергеевна. Наверно, поэтому мне стало невероятно грустно и даже больно, когда я услышал «Над волнами» в Новочеркасске — в городе чужом и незнакомом. Вот он сидит, думал я о парне с мандолиной, да вальсы играет. И ничего ему не надо. Он дома, и все у него есть… А я как проклятый скитаюсь по чужим краям, бесприютный, голодный и никому здесь не нужный…

До слез жалко мне стало и себя самого, и Филимона.

На какой-то улице мы зашли в чайную. К большому нашему удивлению, нам подали не только самый настоящий чай с самым настоящим сахаром, но еще и белый хлеб и даже колбасу — по полфунта на брата. Мы жадно набросились и на еду, и на чай, словно боясь, что все это могут отобрать, что все это не реальность, а какое-то сновидение, которое вот-вот исчезнет. Но все оказалось всамделишным, реальным. А я подумал: «Нет, кажется, не зря мы приехали в этот край. Тут, видать, действительно хлеба много».

Уехать из Новочеркасска в Ростов мы смогли только утром следующего дня: отправлялся целый состав порожняка, и мы с Филимоном забрались в один из товарных вагонов, двери которого с одной и с другой стороны были открыты настежь. Совсем уже рассвело, хотя солнце взойти еще не успело.

Мы сели в углу прямо на пол. Кроме нас, в вагоне никого не было. И это казалось необыкновенным: неужели мы одни займем целый вагон! Вот это здорово!..

Но когда поезд тронулся и стал набирать скорость, в вагон один за другим вскочили три человека. Одетые во что попало, они были вооружены: двое — винтовками, причем одна с примкнутым штыком, третий держал в руке наган. Все трое пьяны до омерзения. И ругались так, что непонятно было, почему под ними пол не провалится: от такой ругани он должен был провалиться.

Бандиты (а это скорее всего были именно бандиты) сразу же стали приставать к нам, недвусмысленно грозя застрелить нас, заколоть штыком и выбросить под откос на ходу… Они целились в нас из винтовок и нагана, пускали в ход штык, который почти прикасался то к моей груди, то к шее Филимона.

Мы не могли сопротивляться, поскольку никакого оружия не имели. Лишь пытались уговорить их: мол, что вы, ребята, пристаете к нам? Едем куда нам надо и не мешаем вам…

Однако бандиты не унимались. Тогда мы сказали:

— Ну что ж, если не хотите, чтобы мы ехали в одном с вами вагоне, то на следующей остановке мы перейдем в другой.

— Э, нет, так вашу растак! — закричали они. — Так мы и дали пересесть вам в другой вагон! Только попробуйте, сразу пулю в лоб получите!

И, встав у дверей вагона, они снова брали нас на прицел.

Иногда бандиты оставляли нас на несколько минут в покое. Это тогда, когда они принимались за самогон, который принесли с собой. Но после самогона опять брались за свое.

Это продолжалось всю дорогу — в течение трех или четырех часов. И я, и Филимон серьезно опасались, что живыми до Ростова не доедем. Действительно, они могли уничтожить нас любым способом, совершенно безнаказанно. И мы думали только об одном: «Скорее бы Ростов! Скорее бы Ростов!»

И с каким облегчением вздохнули мы, когда поезд подходил к Ростову и наши «спутники» один за другим на ходу спрыгивали из вагона! Это была такая радость, словно мы воскресли из мертвых.

14

В Ростове мы попали в Московский продовольственный комитет. Не знаю, почему он назывался московским. Может быть, потому, что был он здесь специальным представителем нашей столицы по продовольственным делам.

В коридорах комитета встретились с другими ходоками-уполномоченными, которые также приехали за хлебом, как и мы с Филимоном. И все из деревень нашей Смоленской губернии. Иные приехали вдвоем, иные втроем.

Член продовольственного комитета, с которым нам удалось поговорить, и обнадежил нас, и в то же время озадачил. Он сказал, что в Ростов по реке Дону идет баржа с хлебом — всего там тридцать пять тысяч пудов. Прибудет этот хлеб дня через три и весь предназначен к отправке в Смоленскую губернию.

— Так что, — продолжал член продовольственного комитета, — внесите в нашу кассу десять тысяч рублей, и мы один вагон запишем на ваше имя, для вашей деревни.

Мы, естественно, спросили, нельзя ли отправить «наш» вагон без денег — наложенным платежом, поскольку денег у нас сейчас нет и съездить за ними за три дня мы никак не успеем.