На Ельнинской земле

— А уж как хочешь, так и будь. Твое дело, — равнодушно отозвался часовой.

Однако через минуту уже более мягким, участливым голосом он сказал:

— Ну а если хочешь, помогу тебе… Когда поведут на допрос, оставь деньги у меня. А вернешься с допроса, отдам их полностью. Ну, конечно, дашь мне за это рублей пятьсот. Все же деньги целы будут.

— А не обманешь? Не убежишь? — уже веселее спросил арестованный.

— Да куда же мне бежать? Поставили здесь, чтобы стеречь вас. Права не имею уйти с поста.

Дело кончилось тем, что арестант отдал часовому большую пачку денег. Когда его, крестьянского ходока, увели на допрос, часовой приоткрыл дверь и, просунув в щель голову, тихо позвал кого-то. Этот «кто-то» и остался на месте часового. А тот сказал, что отлучится на малое время по нужде и сейчас же вернется.

Но он не вернулся. И деньги, отданные ему «на сохранение», лопнули.

Стали спрашивать нового часового, куда первый делся, а он грубо отрезал:

— Куда ему надо, туда и делся. Свой срок отстоял, и все. Теперь ищи ветра в поле!..

Ради точности следует сказать, что и еще один мужик отдал деньги часовому. Но то была сумма в общем небольшая, и обманутый огорчался не столь уж сильно.

17

Настала очередь и мне, «добру молодцу, на допрос идти». Только тут я вспомнил, что в моем мешке лежат те самые анархистские брошюрки, которые мне и Филимону еще в Курске дала хозяйка гостиничного номера, и что эта так называемая литература таит в себе большую опасность для меня. На все лады я мысленно ругал себя за то, что не выбросил все это «добро» в помойку еще в Ростове. Я мог оставить его и в соломе, когда ночевали на хуторе. Но и там я сплоховал. Просто забыл, что у меня в мешке. Нелепей всего было то, что я не прочел ни строчки из анархистских брошюрок: не до того было. А вот отвечать за эту дрянь придется. Ну да ладно, подумал я, расскажу все как было, может, поймут: люди они все-таки, должны понимать…

Допрос производился в довольно большой комнате с двумя окнами. Посреди стоял продолговатый стол, покрытый какой-то материей. За столом сидели двое: один допрашивал, другой вел запись допроса. Третий, тот, что привел меня, стоял несколько в стороне и не спускал с меня глаз.

Мне приказали выложить на стол абсолютно все, что есть у меня. И я вынул из мешка вышитое материнское полотенце, кусок уже зачерствевшего хлеба и те самые анархистские брошюрки. Из кармана пальто достал и тоже положил на стол записную книжку, карандаш и весь свой наличный капитал в сумме шестидесяти пяти рублей. Больше ничего не было, даже носового платка.

Далее мне приказали раздеться догола, и человек, приведший меня из арестного помещения, обшарил все мои карманы, обыскал всю одежду — не осталось ли еще чего-нибудь. И когда он сказал, что больше ничего не обнаружил, мне милостиво дозволили одеться, после чего начался допрос.

Допрашивающий сидел, а я отвечал на его вопросы стоя. Называл он меня на «ты».

— Вот у тебя тут, — начал он, — анархистские книжечки. Ты что же, анархист?

Я ответил, что никакой не анархист, и рассказал, каким образом попали в мой мешок эти писания. Мой допросчик, конечно, не поверил:

— Если не анархист, зачем брал все это и таскал столько времени с собою?

— Видите, — говорил я в свое оправдание, — я же все-таки сельский учитель и должен многое знать. А кто такие анархисты и чего они добиваются, я совсем не знаю. Ну вот мне и хотелось прочесть об этом.

— Об анархистах хотел прочесть?! — почти закричал на меня допрашивающий. — Да ведь для этого нужен был всего один экземпляр. А у тебя две брошюры, и каждая в двух экземплярах. Ясно, что все это для пропаганды. Так что не ври!

Я пытался объяснить, что в Курске нас было двое. Поэтому и брошюрки в двух экземплярах.

— Врешь ты опять! — оборвал меня допрашивающий. — Только стараешься ты зря, все это пошлем в Новочеркасск, там разберутся, что ты за птица…

Нелепое обвинение в том, что я будто пропагандирую анархизм, было, однако, не единственным. Мой следователь назвал меня еще и грабителем — правда, пока потенциальным, — когда прочел в моей записной книжке уже приводившуюся здесь запись о том, что мы приехали в Ростов, что хлеб есть, но денег нет, и я не знаю, как быть.

— Как же это так — за хлебом ехал без денег? — иронизируя, начал следователь. И уже почти с криком: — Ты, что же, кассу какую-нибудь хотел ограбить? Так, что ли?!

Никаких моих возражений и объяснений он и слушать не хотел. Продолжая твердить свое, сказал записывающему показания:

— Отметь, что, наверное, собирался ограбить какой-нибудь магазин или кассу, так как сам сознался, что приехал без денег.

Но в моей книжке были и другие записи, сугубо личные, никого не касающиеся. Например, такая: «Сегодня весь день болит голова и очень хочется есть». Однако записи эти были сделаны не на русском языке, а на эсперанто.

— Это что же ты по-иностранному пишешь? — говорил мой допытчик. — Наверно, по-русски стыдно написать, так ты по-иностранному… А может, ты шпион? — спросил он внезапно. — Ну что ж, так и запишем.