На Ельнинской земле

Однако разъяснение это прочитали, конечно, далеко не все. И поэтому, когда читателям попадались номера газеты с уже другими буквами (б, в, г), они просто разводили руками, не понимая, что значат эти таинственные буквы.

После того как было напечатано четыре или пять букв алфавита, я отважился пойти к Егорову и сказать, что печатать по одной букве в каждом номере бессмысленно: газета выходит редко, и нужно несколько месяцев, чтобы собрать все буквы алфавита. Никто этого делать не будет, никому это не нужно. И уж если печатать в газете буквы, то надо сразу в одном номере дать весь алфавит.

Егоров очень был недоволен, что я отверг его «идею», хотя он и сам, наверное, уже понял всю нелепость ее. И он сердито буркнул мне в ответ:

— Ладно. Буквы не надо печатать…

Сейчас все это может показаться странным, но тогда случалось всякое. Я помню, например, что гораздо позже, в 1930 году, и не где-нибудь в маленьком городке, а в областном центре — в Смоленске, по инициативе заместителя редактора газеты «Рабочий путь» Л. Тандита ради «эксперимента» был выпущен номер без единой прописной буквы!

Кто-то, видите ли, сказал, что если отказаться от прописных (заглавных) букв, то на отливку типографских шрифтов потребуется меньше металла, и государству будет от этого большая выгода.

Идея явно бредовая. Однако и у нее нашлись последователи.

Но вернемся к Ельне.

После выхода первых номеров газеты в редакцию, хотя еще и в небольшом количестве, стали поступать письма с мест, письма, по теперешней терминологии, от рабкоров и селькоров. И мне всегда доставляло особое удовольствие редактировать эти письма, переписывать их[21]

для типографии и потом читать уже в газете.

Одно из таких писем очень сильно меня подвело.

В нем рассказывалось, что в каком-то селе (название села не помню) сын местного попа Михаил находится в интимной связи с молодой учительницей: он бывает у нее чуть ли не каждую ночь, но, для того чтобы об этом не знали окружающие, Михаил приходит поздно вечером и попадает к своей возлюбленной не через двери, а через окно.

Я напечатал это письмо. И меня здорово отчитали за него в губернской газете «Рабочий путь»: мол, негоже редактору печатать в газете разные сплетни; вместо того чтобы рассказывать, кто и к кому ходит по ночам, он лучше бы давал в своей газете действительно нужный материал о жизни деревни…

Конечно, «Рабочий путь» был прав, критикуя меня. Но все же мне казалось, что он не понял главного.

А главное, в тогдашнем моем представлении, заключалось вот в чем: если бы к учительнице ходил, ну, скажем, секретарь ячейки комсомола или какой-либо другой деревенский активист, то действительно газете нечего было вмешиваться в их взаимоотношения. Но ведь ходил-то к учительнице сын попа, церковника, человек, враждебный революции, вредный для нее. Подобный индивидуум никоим образом не должен был соприкасаться ни с советской школой, ни с советской учительницей, ибо такое соприкосновение позорит и учительницу, и школу, в которой та работает.

После-то я понял, что думал и рассуждал неправильно, во всяком случае, слишком упрощенно. Но уж такая была у меня в те годы непримиримость к религии, к попам и даже к их сыновьям, хотя сыновья могли быть совсем другими, чем их отец.

Из всех других казусов остановлюсь только еще на одном.

Это случилось, кажется, в 1920 году, когда я уже постиг некоторые премудрости газетной работы и мог более умело обращаться с газетным материалом.

Как известно, наша страна, все еще вынужденная бороться с интервентами и белогвардейцами, находилась в полной изоляции: ни с одним государством у нас не было связи — ни дипломатической, ни торговой. Нам было невероятно трудно во всех отношениях. Но, пожалуй, больше всего мы страдали от недостатка хлеба, а также от острой нужды во многих промышленных товарах.

И вот однажды в информационных телеграммах, которые передавало РОСТА всем газетам, я прочел сообщение о том, что в Советскую Россию прибыли из-за границы промышленные товары, полученные нами в обмен на 160 вагонов вина. Я не помню сейчас, откуда, из какой страны прибыли товары и сколько их было, но отлично помню, как обрадовало меня это сообщение. Конечно, некоторое количество товаров для огромной страны — это капля в море. Но ведь это только начало, думалось мне. А раз есть начало, то будет и продолжение.

И сообщение о товарах, полученных в обмен на 160 вагонов вина, я заверстал на самом видном месте. Набрали его крупным шрифтом. Заголовок я дал такой: «Вино — буржуям, товары — нам!» Все это выглядело просто здорово.

А через два или три дня в Ельню пришли центральные газеты, и в них я прочел, что хлеб мы получили не в обмен на 160 вагонов вина, а в обмен на 160 вагонов льна!

И хоть виноват в этой ошибке был не я, а телеграфист, неверно переписавший текст телеграммы, но ведь читатели об этом не знали и посмеивались, конечно, надо мной. К тому же очень было жаль, что бесцельно пропал столь броский, задорный заголовок: «Вино — буржуям, товары — нам!»