На Ельнинской земле

Протолкались мы в Москве дня три или четыре. Надо было собираться в обратный путь. И мы — уже в последний раз — отправились на Сухаревку. Хотелось что-нибудь купить на память о пребывании в Москве. Однако ничего такого, что подошло бы нам, Сухаревка не продавала.

И мы уже готовы были повернуть оглобли, как вдруг Кирпичников заметил, что кто-то продает две новенькие портупеи.

— Давай купим! — предложил он.

— А зачем?

— Как зачем? Ты разве не видел таких ремней у моего брата? Это же очень красиво.

У Кирпичникова действительно был брат, работавший в Ельнинском военкомате. И хотя его костюм был скорее гражданским, чем военным, он всегда ходил, подпоясавшись широким поясом и с ремнями, из-за спины перекинутыми крест-накрест через плечи.

Василий Кирпичников, по-видимому, не хотел отставать от брата. И он мне сказал:

— Ты как хочешь, а я куплю.

Ну, конечно, я тоже «захотел». Мне и в самом деле показалось это красивым: ремни были новые, блестящие, приятно поскрипывающие в руках.

Но мало этого: каждый из нас купил еще и кортик, тот самый, что носят моряки.

Забегая вперед, могу сказать, что, вернувшись в Ельню, мы с Кирпичниковым довольно часто и притом демонстративно бродили по ельнинским улицам в своих, как нам казалось, неотразимых нарядах. У меня были черные брюки галифе и черные же ботинки с черными обмотками. Это дополнялось самым обыкновенным гражданским пиджачком. Но поверх пиджачка — портупея, справа на боку — кобура с наганом, который, кстати сказать, был испорчен и не стрелял, слева — морской кортик. Точно так же был снаряжен и Кирпичников.

Вероятно, нам тогда казалось, что все ельнинские девушки просто с ума сойдут, увидев таких молодцов, как мы. И нам очень хотелось, чтобы это произошло.

Но ничего не случилось ни с девушками, ни с кем-либо другим. Только, вероятно, многие посмеивались над глупыми ребятами, нарядившимися так нелепо, так несуразно.

Впрочем, мы и сами скоро охладели к своим портупеям и кортикам и перестали их носить.

2

Из Москвы в Ельню мы отправились через Сухиничи, где должны были пересесть на поезд, курсирующий по линии Смоленск — Козлов. И там, на станции Сухиничи, произошел один случай, о котором нельзя не рассказать.

С московского поезда мы с Кирпичниковым сошли рано утром — солнце только-только взошло. Оба мы давно ничего не ели и потому с небольшой группой других пассажиров прямо с поезда пошли в буфетную комнату.

Несмотря на столь ранний час, буфет был уже открыт, открыт в том смысле, что за стойкой на обычном своем месте восседал буфетчик, готовый, казалось, выполнить любую вашу просьбу.

Однако в буфете не было даже следов чего-либо съестного — ни единой крошки, ни единой росинки, ни единой ка́левки, как говорили у нас в деревне. Абсолютная пустота. Не было даже просто кипятку.

Пришедшие молча уселись за длинный, накрытый клеенкой, но — увы! — пустой стол. Сели, чтобы отдохнуть немного: ведь ехали долго, в невероятной тесноте и преимущественно стоя. Что касается меня, то я был совершенно изнурен поездкой и потому, положив на стол свою набитую деньгами папку, склонил над ней голову и задремал.

Дремал, однако, недолго: с шумом раскрылась входная дверь буфетной комнаты, и вошедший в нее прямо с порога громко заговорил, обращаясь ко всем сразу:

— Эй, вы! Чего же вы сидите? Чего ждете? Там на базаре во-о какие яблоки продают!.. Торопитесь, а то прозеваете…

Все, как один, моментально вскочили со своих мест и бросились к выходу. Вскочил, конечно, и я.

Базар отстоял от станции довольно далеко. И чтобы попасть туда первым, чтобы не опоздать, каждый старался обогнать другого, и мы, собственно говоря, не шли, а бежали сколько есть силы.

И вдруг я не столько вспомнил, сколько инстинктивно почувствовал, что у меня в руках нет моей папки!

И, не сказав никому ни слова, я немедленно бросился в обратную сторону. «Что же мне делать? — думал я. — Папку я скорей всего позабыл на столе. А там ее уже кто-нибудь подхватил. Конечно, подхватил. Разве могла она уцелеть, если в ней такая уйма денег?.. Вот так штука!.. Как же я теперь отчитаюсь перед совнархозом?.. Ведь не поверят, что деньги у меня украли».

С этими тревожными, жгучими мыслями я бежал, забыв не только о яблоках, но и обо всем на свете.

С замиранием сердца — в полном смысле этого слова — распахнул я двери и чуть не закричал от радости, увидев, что папка лежит на том же самом месте, где я ее оставил. Хотя в буфете за время моего отсутствия перебывало много людей, никого не заинтересовала старая, обшарпанная, потрепанная папка, завязанная грязными тесемками.

И счастье мое, что была она именно такой неприглядной, непривлекательной. Иначе не избежать бы мне очень больших неприятностей.

В конце концов оказалось, что поездка моя в Москву не была напрасной: недели через три я все же получил из Главбума сто пятьдесят пудов долгожданной бумаги. И газета стала выходить снова.

КОМАНДИРОВКА В АРНИШИЦКУЮ ВОЛОСТЬ

1

Кроме газеты, у меня были и другие дела, дела хотя и не каждодневные, но все же отнимавшие много времени.