На Ельнинской земле

В каждый номер такой газеты я давал лишь немногие сообщения, но зато это были сообщения наиболее важные, наиболее злободневные. Набирались они обычно разными, но крупными шрифтами. Выходила газета небольшим тиражом — экземпляров сто или двести.

Правда, стенная газета редко попадала в деревню: почти все расклеивалось в Ельне. Но и это уже хорошо — информировать о происходящих событиях хотя бы даже только город.

Выпустить стенную газету не составляло особого труда: на набор ее и печатание уходило всего часа три или четыре.

Ельнинцы уже привыкли к стенной газете, ждали ее выхода и с интересом читали.

В то лето 1920 года шла ожесточенная война Советской России с белополяками. И сведения о том, что происходит на фронте, интересовали всех.

Помню, произошло и одно местное событие, взбудоражившее всю Ельню: в Вязьме взорвался (или, может быть, был специально взорван диверсантами — этого установить не удалось) большой склад артиллерийских снарядов, причем взрывы следовали один за другим в течение трех дней. В городе вспыхнули пожары. Оставаться в районе взрывов было небезопасно. И началась если не паника, то что-то вроде того…

Стенная газета печатала последние известия и о вяземских взрывах, и о ходе борьбы с их последствиями. Это было совершенно необходимо, хотя бы для того, чтобы рассеять самые нелепые вымыслы о Вязьме, передававшиеся из уст в уста.

В МОСКВУ ЗА БУМАГОЙ

1

Ельнинская газета, как и все уездные газеты Смоленской губернии, печаталась на скверной, желтой, оберточной бумаге — белая попадалась крайне редко. Но очень скоро не осталось даже оберточной.

Несколько раз я обращался в Смоленск, который по особой разверстке снабжал бумагой все уездные газеты. Но всякий раз ответ был отрицательный: бумаги нет, и никто не знает, когда она появится.

Посоветовавшись с укомом партии, я решил поехать за бумагой в Москву, в Главбум.

Ельнинский совнархоз выдал мне на руки пятьдесят тысяч рублей: все это были двадцатирублевые керенки.

Как известно, керенки по своему размеру походили на наши теперешние пятерки или десятки, если последние укоротить примерно на одну четверть. Печатались они на больших плотных листах бумаги. Довольно часто эти листы пускались казначействами в оборот в неразрезанном виде. Каждый разрезал эти листы сам.

Мне совнархоз выдал двадцатирублевые керенки тоже в виде неразрезанных листов, причем листов совершенно новых, не бывших в употреблении.

Куда девать такую уйму денег, притом денег таких неудобных?

В карман их не положишь — они не влезли бы даже в поповский карман, а никакого чемодана у меня не было.

И я не мог придумать ничего другого, как положить все эти неразрезанные листы, все эти «несметные богатства», доверенные мне, в старую, замызганную, истрепанную и исцарапанную картонную папку с двумя тесемками для завязывания. Было похоже, что в папку запихнули чуть ли не целую стопу бумаги, — до такой степени она стала толстой. И эту толстую папку я должен был ни на минуту не выпускать из рук во все дни поездки. А ночью я клал ее под голову вместо подушки.

Со мной в Москву по каким-то своим делам поехал заведующий Ельнинским отделением «Центропечати» Василий Кирпичников — будущий руководитель Ельнинской организации комсомола, которая в то время еще не была создана.

Я не буду даже кратко описывать нашу дорогу в Москву и обратно. Скажу лишь, что ездить тогда можно было только по самой крайней нужде: до такой степени все было сложно, трудно и утомительно. Ну и мы с Кирпичниковым в полной мере испытали все то, что приходилось испытывать всем железнодорожным пассажирам тех лет.

В Москве мы остановились у некоего Могилевкина — молодого парня, лишь недавно переехавшего из Ельни в Москву. У него была большая, хорошая, но уж очень запущенная и почти лишенная всякой обстановки комната.

Это, впрочем, нас не смущало. Спали мы, не раздеваясь, прямо на грязном паркете, предварительно закрыв его старыми газетами; моя голова покоилась конечно же на знаменитой папке, набитой керенками.

Рано утром наш хозяин уходил на работу, а мы отправлялись к Сухаревской башне, на толкучку. Это место интересовало нас потому, что там за относительно небольшую плату можно было купить пару горячих пирожков с начинкой неопределенного происхождения и выпить стакан какао с сахаром.

Это был наш завтрак. Точно таким же был и обед. Что касается ужина, то мы его отменили.

После завтрака мы расходились, предварительно условившись, где и когда встретимся. Я шел в Главбум, Кирпичников — в «Центропечать».

Но сколько раз я ни ходил в бумажный главк, с кем ни разговаривал, никто ничего не хотел (или не мог) сделать для какого-то редактора уездной газеты. Ответ всегда был один и тот же:

— Бумаги нет. А когда появится, пошлем сколько полагается в Смоленск. Там вы и получите свою долю. А к нам ехали напрасно, мы с отдельными уездами дела не имеем…

Ходили мы всюду пешком и под вечер едва могли дотащиться до своего временного обиталища. А наутро все начиналось сызнова.