На языке врага: стихи о войне и мире

Каравайчук проветривал рояль,похожий на отрезанное ухо,а за окном потрескивала сухонеоновая вывеска «Халяль»,он думал: «Что такое – валасухо,зачем слова сливаются в печаль?»Каравайчук, не поднимая век:пил медленную водку из фужера,и воздух, захмелевший от кошера,вдыхал совсем другой – Каравайгек,как Навои, лишенный Алишера,и все-таки, по-прежнему, узбек.Который аксакал и старожил,

а был ли мальчик киевский на свете,отчалил в Питер, где побыть решилволшебницей, старушкою в берете?Он снял берет, он наволочку сшил,надел ее на голову планете.И я узрел ненадобность вещей,и отзвучал фальшивый блеск эмали,…а помнишь мы ходили без ушей,и стекловату к ранам прижимали?

«На Страстной бульвар, зверь печальный мой…»

На Страстной бульвар, зверь печальный мой,где никто от нас – носа не воротит,где зевает в ночь сытой тишинойсброшенный намордник подворотни.

Дверью прищемив музыку в кафе,портупеи сняв, отупев от фальши,покурить выходят люди в галифе,мы с тобой идем, зверь печальный, дальше.Где натянут дождь, словно поводок:кем? – не разобрать царственного знака,как собака, я – до крови промок,что ж, пойми меня, ведь и ты – собака.Сахарно хрустит косточка-ответ:(пир прошел, объедки остаются смердам)если темнота – отыщи в ней свет,если пустота – заполняй бессмертным.Брат печальный мой, преданность моя,

мокрый нос моей маленькой удачи,ведь не для того создан Богом я,чтобы эту жизнь называть собачьей?Оттого ее чувствуешь нутроми вмещаешь все, что тебе захочется,оттого душа пахнет, как метро:днем – людской толпой, ночью – одиночеством.

«Рука рукколу моет и покупает купаты…»

Рука рукколу моет и покупает купаты,щупает барышень, барышни – жестковаты,перебирает кнопки на кукурузных початках —пальцами без отпечатков,пальцами в опечатках,закрывает черные крышки на унитазах,

и смывает небо в алмазах, небо в алмазах.Раньше – она принимала образ десницы:вместо ногтей – глаза и накладные ресницы,ночью – рука влетала в форточки к диссидентам,склеивала им ноздри «Суперцементом».Здравствуй, рука Москвы, туалетное ассорти,и запинаясь, звучал Вертинский, звучал Верти…Чья же она теперь, в помощь глухонемому,кто ей целует пальцы и провожает к дому,другом индейцев была, верной рукою-коювыхватила меня и уложила в кою.Кто же ей крестится нынче,а после – гоняет шкурку,выключив свет, еще листает «Литературку»?

Беляев