На краю государевой земли

— А куда? — тихим вздохом спросила та и зарделась, ожидая уже такого предложения. Сердечко у неё застучало, и она шёпотом заговорила о чём-то, о каком-то молодце, которого ждала, и он-де явится в один прекрасный день, обязательно солнечный, яркий, как крашеная маковка на вон той церковке, что стоит за переулком, и будет он сильным, смелым и красивым, подхватит её на руки и унесёт её за синие моря, за высокие горы, за далёкие долы... Ну, может быть, не за синие моря, поскольку не знала, где эти моря и какие они, хотя и представляла их такими же синими-пресиними, как кафтан у соседа Ермошки. А вот за далёкие горы — это да. Этот боярский сын как раз оттуда, как слышала она, из-за Камня. А он-то, говорят, протянулся от одного моря до другого. Вот только она запамятовала какого. Да и высокий тот Камень-то, очень высокий. Мужики говорят об этом на базарах, что, дескать, «навстречь солнца» он...

Федька послушал её, послушал, тараща на неё пьяные глаза и не понимая, что происходит. Затем он почесал за ухом и отчаянно вскрикнул: «То не про меня! Ей-богу, не про меня!»... Да так, что вдовица вздрогнула, а Лучка неодобрительно покосился на него.

— Верочка, ты проводила бы гостя! — с чего-то забеспокоилась, попросила Мария девицу. — Ночь на дворе, темно: не дай бог, оступится!

Вера накинула на голову платок и вышла в сенцы впереди Федьки, озадаченного тем, почему его-то выпроваживают, когда Лучка остаётся там... Вера завозилась в сенцах с щеколдой, почему-то долго отыскивая её... И Федька мгновенно сообразил всё, сграбастал её, в одном сарафанчике-то, прижал к стенке, общупал... Она задышала, горячо, прерывисто, прижимаясь к нему... Федьки в голову ударила кровь, руки скользнули по её бёдрам... Девица стала извиваться, как будто-то старалась высвободиться из его рук, но всё-таки прижималась к нему и горячо сопела и сопела, как и он...

— Ты поедешь... Поедешь со мной?..

— Да, да! — жаркий вздох, где-то внизу, ему в грудь. — Хоть на край государевой земли!..

Она гибким изворотом, змеёй, вывернулась из-под него, и как будто растворилась здесь, рядом, в знакомой ей темноте... Федька зашарил руками в пустоте, чтобы поймать её... Но тут легонько скрипнула дверь. Кто-то чмокнул его в щёку, хихикнул. Его вытолкали за дверь. Упала щеколда... И он оказался на дворе один...

Тут же вывалился из избушки и Лучка. Он подхватил под руку его, одуревшего от всего этого, потащил на их постоялый двор и чему-то посмеивался в свою густую цыганистую бородку. Он был явно доволен смотринами, теперь уже уверенный, что Федька не уедет один из Москвы... «Прилип, как муха к смоле! Ха-ха!»

«Ох, и девка!.. Ну и девка!» — засело в голове у Федьки; он ошалел от такого вечера, уже готовый ради этой девки на всё.

Вообще, странной была эта дружба Федьки и Лучки. Более непохожих людей, пожалуй, трудно было бы найти. Но они дружили, и кто за кого держался, либо удачливый Лучка, либо всюду сующий свой нос Федька, тут надо было крепко подумать, прежде чем сказать. Федька, задиристый и вспыльчивый, не прочь был покуражиться, да и подраться, если подвернётся свалка. И природа как будто отметила эту его черту: у него был короткий, точно обрубленный нос, как у бульдога, походка вразвалку, но нога твёрдая, уж где ступил, не сшибёшь, а руки-то...

А Лучка внешне был смугловат и уж очень умный и непоседливый. Ведь только-только что приехал он сюда, как сразу же подал государю челобитную. В ней он просил, чтобы отпустили его проведать Китайское царство, как проведал его когда-то Ванька Петлин. В этой челобитной он писал также, что уже договорился с лабой Мерген-ланзой: тот обещал проводить его туда, до Китайского царства... А у государя-де они, распинался он в челобитной, не просят ничего на подъём в дорогу, то-де лаба возьмёт на себя, было бы только государево повеление. А прибыль от них государевой казне будет великая, поскольку соболи там дороги, а каменья разные и алмазы там у всякого. А что государь им в оклады положит, о том — как государю бог известит... На это путешествие он подбил и Сёмку Щепотку, сказав тому, что они уйдут ещё дальше Ваньки Петлина, туда, где, как говорил лаба, водятся алмазы в реках. И Сёмка поверил, что они привезут из Китайского царства всяких узоречий. На радостях он закатился в кабак и чуть не пропил там всё своё невеликое государево жалование, спаивал полкабака и кричал, зачем-де ему это жалование, если вот-вот появятся у них цветные каменья, и они станут богаты. Погуляв по кабакам с Тюменцем, Сёмка вернулся на постоялый двор хмельной, весёлый и щедрый.

Федьке же то Китайское царство совсем не нужно было. У него была заимка. Там он гнал водку и тайно от воеводы менял её на соболей по киргизским и остяцким улусам, куда уже давно протоптал дорожку, известную лишь одному ему.

На следующий день, когда томские собрались уходить со двора по своим делам, Ермошка, хозяин двора, как-то бочком притиснулся к Федьке.

— Ты, однако, паря, того... — заикаясь, пробормотал он. — Не бери дочь худой матери-то...