На краю государевой земли

Федька поначалу не сообразил, о чём это он, уставился на него. Затем он догадался, рассмеялся и похлопал его по плечу:

— Лошадь по зубам выбирают, а не по заднице!

— Во-во, то лошадь, а не девку, — пробурчал Ермошка, удивляясь самонадеянности этого боярского сына, родом откуда-то из неведомых сибирских земель...

И уж кто кого в тот вечер у вдовицы охмурил, то было неважно. Важно было то, что Федька ехал домой не один, а с новой женой. Он был удачлив, самоуверен, впереди у него была ещё целая жизнь в краю, где никто не стеснял его, не мешал жить так, как желала его душа. Это он только что понял в Москве, где всем было тесно. Отец его возил из Москвы грамоты и оклады, а он, Федька, везёт к тому же ещё и жену... «Во, батя! А ты говорил: Федька ни на что не годен!»...

Дело же Огаркова долго волочилось в Томске, пока не был получен из Москвы указ на челобитные Алтын-хана и Мерген-ланзы об оскорблении их подьячим. По этому указу было велено бить Дружинку кнутом в присутствии алтыновых людей, вернувшихся к тому времени в Томск из Москвы. Указ гласил: за воровство и простоту в посольском деле. Затем Дружинку посадили ещё на два года в тюрьму, здесь же в Томске.

Глава 15. Помилованный

В Томск Федька вернулся в конце января. И первым делом он заявился к воеводе. На крыльце съезжей он отряхнул мохнатками снег на сапогах, ввалился в сенцы и тут, в полумраке, столкнулся с кем-то. И этот кто-то, выскочивший из избы, хлопнул его по плечу: «Здорово, Фёдор!»

— A-а, Иван, и ты здесь! — узнал он десятника пеших казаков Ивана Москвитина.

— Иди, иди! Там ждут тебя! — вышел в сенцы и Харламов, необычно сутулясь и с таким видом, словно был чем-то доволен и торопился остаться один.

— Что ты путаешься под ногами-то! — дружелюбно толкнул Федька в спину Москвитина, на ходу пожал ему руку, боднул головой ещё кого-то, столкнувшись с ним в дверях, и чья-то сабля звякнула о притолоку двери...

Переступив порог, он зачерпнул ковшиком воды из кадушки, стоявшей тут же у двери. Выдув её залпом, он бросил обратно ковшик на крышку кадушки и, вытирая усы, громко икнул. Он был с похмелья, в груди горел огонь, и он залил его холодной водой.

Вслед за ним в избу вошёл денщик Давыдка с деревянной бадейкой полной воды.

— Чё ты, как лошадь-то! — заворчал он на него.

Федька ещё раз икнул, уже нарочно, и хлопнул его по спине: «Работай, служба!»

Загремев бадейкой, Давыдка вылил воду в кадушку и скрылся опять за дверью.

А надо бы заметить, что эта съезжая, в которой вершились все городские дела, была огромной пятистенной избой, перешитой досками на маленькие закутки. В одном из них находилась каморка дьяка. Рядом в своём закутке громоздился внушительных размеров воеводский стол. В следующем закутке сидели подьячие. А ещё в одном — казначей. Там хранилась городская казна и книги: расходные, окладные и списочные служилых. И была ещё большая комната для сбора войсковой старшины города, в которую вот сейчас-то и вступил Федька.

Он громко поздоровался со всеми: «Здорово, атаманы!» — снял шапку и сел на лавку подле оконца, рядом с Тухачевским. Тот машинально пожал ему руку, весь поглощённый вниманием к тому, что говорил Копылов воеводе, князю Ромодановскому.

Митька Копылов служил атаманом пеших казаков. Он был ровесником Федьки. Службу он начал когда-то, уже давным-давно, простым пешим казаком. Сюда же он перебрался из Тобольска полтора десятка лет назад со своим отцом и вскоре стал десятником. Затем он поднялся выше — на ступеньку пятидесятника. И вот теперь он атаман. У него был свой двор, красавица жена. Он привёз её из Москвы, тоже как и Федька. Отец же его был когда-то дворовым холопом боярина Ивана Романова, родного дядьки царя. И сюда, в Сибирь, он бежал, спасаясь от погрома Борисом Годуновым семейства Романовых. Вон когда было это дело-то, три с половиной десятка лет назад... И даже внешне Митька был чем-то похож на Федьку: такой же крепкий и упрямый. Но он не страдал запоями, как Федька.

— А на той Вилее-реке никто из служилых не бывал! — горячился Митька, видя как равнодушно слушает его воевода. — И государю ясак не собирал! А река, говорят, велика! От Вилее-реки же плыть по Лене до Северее-реки недели четыре аль пять! И места добре богаты зверем! И то выйдет казне в великую прибыль!..

— Откуда такие слухи? — подозрительно поглядел Ромодановский на него, озадаченный азартным огнём, горевшим в глазах этого, вроде бы всегда уравновешенного атамана.

Князь Иван Ромодановский приехал сюда, на воеводство, не службу служить, а за сибирским нажитком, как и все другие воеводы, с которыми он добирался из Москвы. Да и был он ещё слишком молод для такого дела, какое предлагал вот этот атаман.

— Тазовские служилые, с Мангазеи, сказывали! — ответил Копылов. — Федька Скиба, с дружками!