На краю государевой земли

Князю Борису было уже под семьдесят, а может быть и больше. Борода у него была уже вся седая, но шевелюра, впрочем, тоже седая, была ещё густой, а на лице до сих пор сохранились смугловатые пятна от некогда румяных щёк. Он был среднего роста, что угадывалось даже сейчас, когда он сидел, и было незаметно, чтобы его мучила полнота...

«Совсем не изменился», — подумал Яков, не видевший Лыкова уже более 20 лет, ещё с Можайска...

Да, князь Борис всё ещё выглядел бодрым, хотя и провёл полную тревог жизнь, военных походов. Последние же четверть века он ходил в походы только «своим набатом». А сколько было у него столкновений в боярской думе со своими противниками... Он был женат на Анастасии, самой младшей сестре патриарха Филарета Романова, родной тётки государя Михаила Фёдоровича. И сейчас, как родственник царя, уже на закате своих дней, он благоденствовал.

Князь Борис поднял голову на скрип двери. Глянув изучающим взглядом на Якова, он кивнул головой дьяку, чтобы садились за стол напротив. Затем он аккуратно положил рядом с чернильницей перо, отодвинул в сторону недописанную бумагу, облегчённо вздохнул и ворохнул сухими плечами.

— Ну, рассказывай! — велел он Якову.

Яков повторил ещё раз всё то же, что уже было записано подьячим: как был в «киргизах», когда ходил к Алтын-хану, и что знает всех тамошних князьков в лицо, а также все дороги в той землице...

— Пронский говорил, что воевода ты знатный. Вот и распиши всё на бумаге: что потребно для похода в ту Киргизскую землю. Чтобы поставить там город, да оборонить его как следует. Ясно? — спросил его князь Борис.

Но Яков, вместо того чтобы ответить ему, с чего-то стал говорить не то, что хотел вначале-то: «В Томском из иноземных полков много служилых, которым сидеть на коне за обычай! А вот пищалей нет, кузня не справляется, железо по Сибири дорого!»...

— Постой, постой! — оборвал его Лыков. — Я же тебе сказал: напиши, потом говорить будем! Теперь понял, по лицу вижу, что понял! — добродушно улыбнулся он Тухачевскому, заметив, что тот волнуется и краснеет, как юноша. — Что напишешь, отдашь вот ему, — показал он на дьяка. — Иди, воевода, иди!

Чтобы составить нужную роспись, Якову дали в помощь всё того же Петрушку Стеншина. И он стал приходить в Сибирский приказ чуть ли не каждый день и по долгу просиживал там с подьячим. Он подсчитывал всё, что нужно было для похода, чем быть людям сыту, как одеть их, вооружить, да прикидывал, сколько время займёт поход, высчитывая дни по известному ему исходу из земли Алтын-хана. Память у него была хорошая. Она не подводила его.

— Киргизы ходят на войну конные, с копьями, в куяках, человек с 500. Да к ним ещё человек 500 с луками. А биться с ними пешим невозможно!.. И походу быть конными, — растолковывал он подьячему. — И воинский наряд всякий должен быть на пять рот, не менее...

Подьячему было лет под тридцать, но он уже приволакивал ноги при ходьбе, как-то по-стариковски шаркал ими. Однако малым он оказался любознательным, вот только улыбался скупо, когда Яков смеялся над чем-нибудь. Но слушал он его терпеливо, если его заносило, и он пускался куда-то в сторону от дел похода, рассказывал о жизни в кочевом стойбище «мугал» или у тех же киргизов. И хотя Стеншин слыл среди подьячих молчуном, говорил он чётко, выверял каждое слово. Это Яков почувствовал сразу же, а потом узнал, что из-за вот этого качества он только что, в июне, был приставом у литовского посланника Теофила Шемберека.

— Да-а, ещё запиши: пятьсот дротиков, да сбруй со сто, карабинов, да шпаг со сто, знамён 600!..

— А прапоры? Ты говорил: столько же прапоров.

— Пиши пятьсот! Сколько русских служилых! А татарам не нужно... И того: пять рот конных, по сотне в каждой... Да знамя мне, чтоб заметно было киргизам. На почесть государева воеводы! И два прапора... Вот ещё, пока помню, запиши, Петька, чтобы отпустили из Тобольска литаврщиков и трубачей с их нарядами.

Подьячий, подняв свои записи, стал перечислять всех служилых по Томску: «Сорок боярских детей, два атамана, двести конных казаков, да семьдесят вёрстанных служилых татар с мурзами....... Он хотел было заняться служилыми из Тюмени, но Яков отмахнулся, дескать, то подождёт, и снова вернулся к походу.

— Сто пищалей немецких добрых надо, сто лат с шишаками, шесть знамён киндячных, разных цветов, по ротам... Чуть не забыл — пятьсот барабанов, малых!

— А их-то зачем?

— Киргизские лошади страшатся, не приучены к барабанному бою!..

* * *