На краю государевой земли

Вообще-то, Федька верил в Бога. Но его наместников здесь, на земле, он не уважал и не поставил бы и алтынника на эту братию, которую он, кажется, в Сибири всю перепоил. А трезвенников сюда Господь, по-видимому, просто послать забыл.

Отец Ефрем почему-то обрадовался его приходу и сразу же потянул его к себе, в свою келейку, взахлёб попискивая от удовольствия: — Что ты там с ним говорил-то? Ха-ха!.. Он же глухонемой! Ха-ха!

— А-а! — равнодушно протянул Федька, заходя вслед за ним в его чертоги.

Отец Ефрем был намного старше Федьки, но здоровьем и силой Бог не обидел его, он был ещё крепок. Когда-то Ефрем ходил в казаках. Федька был тогда ещё пацаном. Да и как ему забыть кота макуйли и Ефремкин погреб, где он искал того кота...

— Что, и сюда за котом? — засмеялся отец Ефрем, начиная всякий раз с этого при их встрече.

Федька заворчал, мол, ладно, будет тебе...

— Я зачем пришёл-то до тебя, — начал он. — Ты слышал, поди, уже, что высылают меня, на вечно. В Якутск!.. Поэтому я тут всё продаю. Обители же отпишу свою деревеньку, что на протоке Иштан, в дар. И коли будет нужда, приду хром, слеп, аль скорбен, так было бы где преклонить голову напоследок, в сём божьем доме!.. Так что, Ефрем, давай оформляй вкладную. Зови келаря!

Отец Ефрем засуетился. Не часто делали вклады в его обитель. А тут на тебе! Уже другой вклад за неделю, и всё от тех, из ссыльных.

«Это хорошо! Побольше бы!.. А чего побольше бы?.. Вкладов или ссыльных, битых государем!»...

Он отмахнулся от этой нехорошей мысли. Важнее было то, что он слышал. А слышал он, что место у Федьки там доброе, курья богата рыбой, и луг на острове с сенокосными угодьями...

Пришёл келарь Иона. Вкладную запись оформили быстро. И Федька тут же приложил к ней свою руку.

— Ты что на Пролубницу-то[81] пришёл? — спросил отец Ефрем Федьку, вопросительно заглянув ему в глаза. — Она же, матушка, покровительница всем раскаявшимся, блудникам и блудницам... Хи-хи-хи! — захихикал он, потирая руки, затем потащил Федьку из игуменской к трапезной, маленькой рубленой избушке, уютно убранной внутри.

— Пойдём, там выпьем, — тихо зашептал он Федьке и оглянулся на келейную. — Здесь грех, грех!

— Да?! — удивлённо вскинул Федька вверх брови, думая, что Ефремка разыгрывает его. Уж он-то знал его хорошо.

На мгновение он задумался, затем засмеялся:

— Ладно, брось заливать! Ты вот заходи как-нибудь. Отменную настоечку моя Танька настояла на чернике. Ох, зараза, и добрая же получилась!

Он выпил с игуменом водки. Они разговорились. Ефремка почему-то вспомнил прошлое, как он попал в игумены, из казаков-то...

— Скучно жить, Федька, стало! — признался он. — Что ни день, всё то же.

— А тут?

— Э-э, тут иное! Вот встанешь утром рано-рано — и всё уже осмыслено! А там что?..

Ефремка постригся давно, уже более четверти века назад. Толчком к этому послужила смерть его детей. Они умерли как-то разом, в поветрие. А затем было ещё и бегство его жены, Акулинки, с каким-то казаком. По слухам, та живёт и по сей день за тем казаком в Красноярском остроге. Но постригся он не из-за того, что потерял её.

— Вроде любви, аль там, как говорят, прилепился к ней, как репей к заднице. Хи-хи! Не-е!

Тут было иное. Подумал он, покумекал, и набрёл на мысль, что всё здесь, в здешнем мире, в том числе и служилом, тлен, самый настоящий. И скучно ему стало от этой мысли... А что будет с тем кладом его таёжным? Если умрёт сам, то прахом пойдёт: ни себе, ни людям. А то, ещё чего доброго, достанется какому-нибудь лихому человеку... Куда не кинешь мысли — везде плохо... Помаялся он вот так, помаялся и пошёл в обитель Успения Пресвятой Богородицы. Но вклад принёс туда малый, чтобы не искушать старцев. По себе знал: как увидит золото или серебро, так дуреет... Постригся он и вроде бы попервоначалу-то, ничего... А потом пригляделся... Мать честная! Там то же самое, что у казаков, только прикрыто чёрной скуфейкой. И стало ему жалко даже того малого вклада, что принёс в обитель... Старцы-то оказались слабы, по мирскому жили, не в обители, на посаде, да в деревеньках, благо, по Сибири баб мало было...

— Одно слово — что старцы!.. Двое из их братии как-то раз не поделили жёнку: служилый в заклад оставил, к государю собрался. Так порезались ножами! Слава богу, не до смерти...

Пожил он в обители, и стало ему опять скучно: не то место, душа не принимает. А тут ещё грамота пришла от Макария, от архиепископа.

— Из Тобольску! Да всё бы ничего: и раньше грамоты ругательные приходили о не старческом житье-бытье в обители. Но вот с грамотой приехал и новый игумен, Феодосий, порядки привёз!.. Прежний-то, Евстратий, под стать был нашим старцам. А старцы-то, свой брат, казаки, гулящие в прошлом, да промысловики. Народ отпетый. Землю пахать, или там ещё что-нибудь: ни-ни!.. И разбежались. Обитель запустела. И игумен уехал назад, в Тобольск, оттуда же куда-то на Русь святую...