На краю государевой земли

На него, на Онуфрия Степанова, скорый командный голос Федьки не произвёл должного впечатления. Он был из тех, на которых кричи, хоть надрывай пуп, а он всё равно будет делать то, что положил себе на ум.

Федька похлопал по спине Гриньку: «Давай, займись и ты разгрузкой!» — и пошёл с Бекетовым, переговариваясь о чём-то с ним, вслед за Степановым, который двинулся со своими казаками к острогу.

— Ну и наворочали же вы! Ха-ха-ха! — расхохотался он, оглядывая следы сражения по пути к острогу, когда Бекетов стал рассказывать ему, как их острог осадило богдойское войско. А он, слушая его, от возбуждения подталкивал его кулаком в бок. Был конец мая, стояла жара, Бекетов был одет в простую рубашку, и кулак Федьки всякий раз натыкался на его бицепсы, которыми тот умело прикрывался от него.

Следы осады на берегу уже смыло половодьем. И сейчас ничего не напоминало о том, что два месяца назад здесь ходили на приступ. Но ближе к острогу ещё не всё исчезло... Вон там валяется до сей поры какое-то тряпьё, и брёвна обгорелые лежат. Лились потоки смолы горящей здесь... А вот тут, похоже, сломанные копья. Кругом виднелись головешки, а дальше, как горох, рассыпанные камни, но не понятно было, куда же их метали: в крепость или из неё...

— Ого! — невольно вырвалось у Федьки, когда они подошли к острогу, и он увидел, что тут соорудили казаки.

Такого крепкого орешка ему ещё не приходилось встречать. Вокруг острога тянулся ров шириной в две сажени, да на сажень уходил он в глубину. Брёвна острога стояли на валу, а по углам острога торчали быки. У рва, точь-в-точь как и в Якутске, зло топорщился «чеснок» навстречу всякому, кто пожелал бы сунуться под стены. Ещё «чеснок» из наконечников стрел, поделанных как ёжики, был рассыпан всюду под осенней листвой, словно там на самом деле несметным числом попрятались ёжики, чтобы колоть каждого, кто пожелает наступить ногой на них... Наверху же, на стенах, болтались на ветру, как плоские скелеты, богдойские знамёна, захваченные под крепостью на приступах и изодранные огнём из пушек, а ветер доделывал лишь начатое казаками... К воротам вели мостки через глубокий ров. Ворота были небольшие, вырубленные под двухъярусной башней. А в башне виднелись щели для стрельбы из самопалов по тем, кто станет подступать назойливо к воротам. Сейчас ворота были закрыты, их охраняла стража, и они сухо завизжали на петлях, впустили всех за крепостные стены и сразу же захлопнулись опять.

Внутри, посреди крепости, стоял высокий раскат[82], а на нём были видны полковые пушки. Саму крепость казаки возвели с двойными стенами. Между ними они засыпали хрящ, песок с мелкой галькой, и утрамбовали его. Первый же мороз схватил сырой песок, и он стал крепче стойкого гранита. Все стены у крепости были сплошь побиты ядрами: похоже, летели стрижами щепки тут из брёвен. Но раны те уже исчезли, запеклись, смолою затекли под жарким солнцем... А вон в стене до сей поры сидит железное ядро, меж брёвен вклинилось, торчит как бородавка...

В избе, куда они вошли, стоял на двух ножках стол, прибитый к стене, а к нему прижалась лавочка. На столе лежал, как малый сирота, кусочек чёрствого хлеба, со следами зубов. И там же стояла походная чернильница, валялась потрёпанная кожаная сумка, из неё торчали листы пожелтевшей мятой бумаги. На столе были разбросаны ещё чёрные перья, похоже, выдернутые из хвоста глухаря, но для письма вполне пригодные... В остроге не было подьячего. И Степанов сам корпел над отписками... А среди всего этого добра лежал кусок солёной рыбы... «А-а, это же таймень!.. Нет, вроде бы калуга!»... И мухи, тучи мух облепили стол, летают, вьются нагло и жужжат... Ещё на столе, подле чернильницы, блестел медный жирник, и в избушке стояла вонь от заправленного в него рыбьего жира... Над столом же, под потолком, светились два маленьких оконца. Пол, из грубо отёсанных досок, цеплялся каждому за каблуки, всем подставлял подножки: глядишь, вслепую тут же и споткнёшься. Нога, однако, привыкает быстро, на ощупь ходит...

Бекетов смахнул рукой со стола мух. Расчётливо отломив крохотный кусочек от высохшей краюхи хлеба, он вцепился зубами в огромный кусок солёного тайменя. Жуя и облизываясь, он забурчал что-то, показывая знаками Федьке на стол, на рыбу, чтобы он не мешкал, брал и ел, если голоден с дороги.

Степанов молча последовал за ним.

Приход сюда нежданных гостей застал их как раз за этой трапезой. И они, бросив всё, побежали на берег.

На худом лице Бекетова желваками заходили скулы, и резко обозначились морщины. Он молча сунул руку в бочонок, что стоял тут же сбоку у стола и вытащил оттуда за хвост солёного линка. Густой рассол закапал на пол и прочертил дорожку по столу, куда он небрежно бросил линка. Пластанув его ножом, он протянул кусок Федьке:

— Давай, жри! Потом поговорим!