На краю государевой земли

Приятели, бродя по склонам гор, зашли в распадок. Светило солнце, хотя и скупо одаряло теплом землю, грядами вдаль тянулись горы. Тоскливо было... Потапка присел на валежину и замурлыкал что-то себе под нос. И Гринька присел тоже рядом с ним. У него гудели ноги от ходьбы по косогору, и было истомно отчего-то...

— Вон глянь — каменюшки! — толкнул его в бок Потапка.

Да, там был целый выводок, сплошь белое перо, торопятся, бегут по камушкам курумника. Вспорхнёт одна-другая вдруг и крылышками пару раз взмахнёт, и вновь бежит, бежит... А вот весь выводок внезапно встал, по-видимому, их заметили. И замерли они, высматривают, головки вскинули все вверх. Но больше любопытства в позах их, чем страха.

Вот, кажется, бери руками их.

И Потапка приладился к луку.

— Не-е, не так! — остановил Гринька его.

Он закинул за спину самопал, который всё же выклянчил у отца, срезал ножом тонкий прутик, поиграл им, гибким как бич, и двинулся за выводком. Куропатки побежали от него, но не взлетают, лишь ловко семенят, перебегают с камушка на камушек всё так же.

А Гринька шёл, шёл за ними, но вот он вдруг быстро сунулся к ним и выкинул вперёд свой прутик... Взмах резкий, подсекающий, как саблей... Хлоп! Одной!.. И шея, тонкая у той, свернулась набок. Она упала, точно споткнулась об острый камушек, затрепетала и крылышками судорожно бьёт, уже не в силах приподняться с земли... Все остальные уходят неторопливо и даже не стремятся улетать.

— Вот так! — нравоучительно промолвил Гринька, подражая тоном отцу. — А ты — из лука-а! — ехидно протянул он.

— Ну-у, сила! — восхищённо заключил Потапка, уже поигрывая своим прутиком, которым обзавёлся. — А вот глянь, глянь как я!

Он тоже прыгнул вперёд, за тем же выводком, с десяток курочек и петушков там было, и его прутик смахнул ещё одну головку...

Так развлекаясь и бездельничая, они набили куропаток и, когда ноша за плечами стала оттягивать котомки, вернулись назад к зимовью. Там уже собрались все казаки, шумели, веселились.

Гринька и Потапка кинули свою добычу под ноги кашевару и отошли от костра.

В толкучке же, посреди двора зимовья, отплясывал Оська, лихой казак, чернявый как цыган. Сверкали белки глаз его, он щерился в улыбке, страстно, весь грязный, в порванной рубахе.

— Эх-х!.. Геть, геть! — вскидывал он руки вверх и крутился, извиваясь тонким станом, вот-вот, казалось, сломается, изящный, стройный. — Тройку, тройку серых, серо-пегих лошадей!.. Эх-ма!..

И вдруг он вырвал из рук у Гриньки самопал и... Бах! — выстрел в воздух откинул от него всех казаков. Но сразу же оправились они от этой его выходки и с бранью, смехом, шутками набросились все на него: «Ну, ты, леший!..»

Но Оська не остановился, всё так же лихо отплясывал теперь уже с самопалом в руках.

— Ты что порох-то жжёшь! — вскипел выскочивший из избы на этот выстрел Федька. Он испугался, что началась драка между казаками. Подбежав к Оське, он ударил его по зубам кулаком.

Удар был сильным. Он сшиб с ног Оську. Тот упал, стукнулся головой о камень и взвыл ещё сильнее, растеряв всю удаль сразу. И было странно видеть его, верзилу, в драках злого, так жалко сникшего от одного удара.

— Ты чё, сотник! Чё-е! — заканючил Оська, размазывая по разбитому лицу кровь; она текла капала с усов и бороды. — Воеводе!.. Челобитную!..

— Пиши, пиши! — закричал Федька, горя желанием ещё разочек врезать кому-нибудь. У него играла в жилах кровь. Казаки, их вольница, уходили из-под его руки. Разозлил же его не этот выстрел, а то, что казаки свалили за день и ошкурили всего несколько берёзок, и даже замочить не замочили. Теперь пропадёт день и завтра. Пока ещё подойдёт берёза, а её надо ещё стругать, гнуть, сушить, и лишь затем вязать нарты. Дело с этим пошло с самого начала из рук вон плохо. Ну, хоть убейся... А им бы только хохотать да у костра плясать под визг вот этого шута, Оськи, чубатого какого-то...

«С Дона, что ли?» — порой приходило на ум ему; он всех чубатых относил к донцам.

— Вы что! Зимовать надумали здесь! — накинулся он на притихших казаков, поглядывавших с сочувствием на побитого Оську. — Завтра же за дело! — погрозил он им кулаком. — Всем! Нечего отсиживаться по избам! Не бабы!

Это был веский, испытанный им довод. Да ещё кулак.

А Оська всё так же не поднимался с земли. Он уже знал, что если встанет, то сотник непременно опять сшибёт с ног. Надо просто лежать, пока у того дурная кровь не выйдет из башки... «Припадочный, с падучей!»... Все казаки говорят. Опасный! Ещё порешит, в минуту тёмную.

— А ты где шляешься?! — набросился вдруг Федька с упрёками на Потапку, как будто не знал, что тот ходил вот только что на охоту. — Почто десятку распустил!

11отапка округлил глаза, но промолчал. Он побоялся, что сам ляжет тут же рядом с Оськой, отвёл глаза от злого взгляда сотника, смущённый чем-то...