На краю государевой земли

В тот вечер Федька навёл порядок в полку, по-своему. Так что на следующий день уже с рассветом казаки ушли в лес рубить ещё берёзу. Застучали дружно топоры и в самом зимовье, запылали костры, в котлах стали парить берёзу, затем гнуть, натягивая на чурбаки, чтобы сушить полозья. В ход пошли долбёжки, тесла и стамески, буравчиками прошивали в нахлёстках дыры, а кто-то, из умельцев, стругал уже копылья.

В душной избе, полной мужиков, Федька так и не выспался, не отдохнул, хотя и проснулся, когда она была уже пуста. Он выполз из неё наружу. И только там, на дворе, он немного ожил, прошёлся по двору, придирчиво оглядел, как трудятся казаки. После вчерашнего его кулачного нравоучения дело пошло ходко. Он поел тут же у костра, подле кашевара, и спустился вместе с Гринькой к реке. По реке уже шла шуга, и было стыло. Вода была холодная, прозрачная и быстрая.

Он умылся, разогнал остатки сна. В его годы такие походы уже не прельщали его. Сейчас, к концу жизни, он стал похож на тунгусов, стал такой же сухой, как был когда-то в юности, и жилистый. Верёвками извили мускулы всё его тело... А как же! Вот пусть с его походит кто-нибудь по землям, тогда таким же будет... «Совсем тунгусом стал!» — бывало, шутила Танька. О том, что он когда-то походил на воеводу, она уже забыла... Да, он, Федька, тоже стал скитальцем, бродягой, как тунгус...

Задумчиво постояв, глядя на реку, он решился, разделся, побрызгал водой на спину, похрюкал в удовольствие от колких иголок, забегавших по телу от леденящего ветерка, что тянул между гор здесь по узкой долине. Совсем как под кнутом палача, на козлах, загорелось тело, и загудела в жилах кровь... Ох, как же холодило всё внутри у него. Он долго, целых три месяца уже не брал в рот хмельного. Это было удивительно. И даже Танька глядела озабоченно на него: уж не болен ли... Такого не видела она ещё ни разу, чтобы Федька стал трезвенником вдруг с чего-то.

Гринька подал ему рубаху и кафтан. Он быстренько напялил на себя одежду. И они пошли к зимовью, вверх по тропинке. А за ними катились вниз камушки, вырываясь из-под ног, шуршали и прыгали, как крохотные зайчики, друг друга обгоняя.

* * *

Но вот подошло время, его полк снялся с зимовья, и они двинулись вверх по Горбни. Уже повсюду выпал снег и даже здесь, в долине, лёг плотным слоем, и не скользит уже обманчиво нога. И запыхтели казаки, теперь потянув вверх по долине нарты, всё также бечевой. Поругиваются между собой они уже привычно, но так, всё это для потехи, чтобы тем время скоротать до отдыха, привала. Прошли до Щёк, где скалы тесно сжали речку. А там вода ушла уже под лёд, и только полыньи, большие, тёмные, ещё остались по стремнине, и в них река никак не успокоится. Проход был узким в этом месте летом. Он шёл по берегу, у самой кромки воды. Но здесь они не задержались. А вот через три дня пути, у Поворотной речки, Федька дал отдых своему полку на целый день. Потом, через пять дней пути, дошли они и до порога. Опасен не был он даже летом. Сейчас же он плешивым стал. Покрылся весь он полыньями, а с них парок вверх поднимался. И там же камни, на них сосульки, кругом обледенело всё, и слабый шум доносится оттуда, поёт там хор стремнины... Но вот и этот шум остался где-то позади. А они всё шли и шли и нарты за собой тянули.

Через десяток дней пути от устья Горбни полк Федьки вышел на зимовье промышленных людишек. Да, да, уже сюда забрались вольные ватаги, гонимые разживой... Вон там валяются горою плашки... Здесь пастями, похоже, добывали зверя, с собаками ходили: до сей поры видны обглоданные кости. В зимовье срублена была всего одна изба, да ещё клеть под промысловую добычу. Всё здесь уже просело, застарело, готовилось вот-вот и завалиться... И Федька задержался тут на один день, дал отдых людям. Но когда они собрались двинуться дальше, то тут же их пурга остановила. Это была первая пурга с начала зимы. К тому же оказалась она злая, закрыла все дороги. Метёт, поёт и кружит, кидает колким снегом, и всё в лицо, в лицо... И казаки засели по палаткам и суслом, забродившим, грелись... Но вот опять мороз ударил, пурга тотчас же сникла.

Федька вылез из своего мехового мешка, в котором обычно спал в походах, и выполз из палатки, огляделся.

Рассвет вот-вот заявит о себе... Снег под ногами заскрипел, как верный признак морозов долгих, парок рванулся изо рта, и сразу борода заиндевела.

А подле костра уже суетился Бузан, их кашевар, кормилец и надежда.

— Ну, как? — спросил Федька его.

— Да ничего!..

Но вот от котла пахнуло сытным духом... И казаки зашевелились сразу и тоже стали выползать на божий свет... Да, только так их можно было ещё поднять.

И вскоре шум всплеснулся снова. Едят и тут же собираются опять в дорогу казаки, палатки свёртывают. Всё делается на ходу, на нарты грузят снаряжение, ругаются, а то смеются.

— Сотник, а сотник, ты снова передом пойдёшь, аль задом? — закрутился Оська вокруг Федьки, подобострастно скаля зубы после того побоя.