На краю государевой земли

— Куликан, моя! — заявил старик. — Кукигир пришёл, очень худой люди!.. Побить казак хочет! Так стоят! — показал он на пальцах, что кукигиры разбили стойбища в двух днях отсюда. — Не ходи казак Якутск, однако! Ой-ой, плохо!..

Он что-то сказал Зелемею, и тот согласно закивал головой.

По тому, как слушал Зелемей этого старика, Федька понял, что тот весьма уважаем среди сородичей.

Он поднялся из-за стола, подошёл к Куликану, пригласил его и Зелемея сесть на лавку, сел опять рядом с Козицыным за стол, спросил гостей о здоровье. Затем он достал клягу с водкой, налил всем по чарке, досталось и Акарке тоже.

Поблагодарив Зелемея и Куликана за вести, он велел Гриньке и Потапке проводить гостей до ворот из острога.

* * *

Через месяц после этого визита местных князьков Федька послал Потапку с казаками в их стойбища, за ясаком.

Отряд Потапки, из пятидесяти казаков, все с самопалами, да ещё сабли у каждого, за поясом ножи, вышел к стойбищу Зелемея.

С десяток юрт, берестяных, рассыпались в замысловатом беспорядке. Все в стойбище унылым было, голым, по-нищенски... Но нет, вон там одна из юрт покрыта шкурами, а около неё торчит оленья упряжка. Над юртой, на шестке, болтался по ветру кусочек какой-то облезлой шкурки.

Да, это была юрта Зелемея, главы рода, об этом кусочек шкурки говорил.

И тут из-под сугробов вдруг выскочили собаки, да с лаем кинулись на них, на чужаков.

Потапка свистнул им, прищёлкнул языком, точь-в-точь как странник, который ходил в землю Лабинскую, что удивил их на Амуре. И собаки, пристыжено хвостами завиляв, разбрелись по сторонам, опять залезли под сугробы.

Казаки стали разгружать нарты и разбивать палатки, готовясь ночевать здесь, рядом со стойбищем.

Сам хозяин, Зелемей, сидел у очага, напротив входа. Сбоку от него сидел ламут, что приезжал с ним в острог, тот самый Куликан. Вдали от очага в темноте копошились три или четыре женские фигуры. И там же была куча малых ребятишек.

Потапка и казаки поздоровались и сели на места для почётных гостей, тоже рядом с очагом, куда им показал сам Зелемей. А в очаге, по плавнику, мерцая, бегал зяблый огонёк и всё хирел, хирел, вот-вот, казалось, он совсем погаснет... Но нет — ему не дали умереть. Одна из женщин продлила жизнь ему: подкинула в огонь кусочек жира. Очаг блаженно пыхнул ярким огоньком, как будто он её благодарил, и осветил углы убогого жилища. Чуть-чуть потрещав, он стал опять слабеть.

Тем временем Потапка достал из горбача клягу.

Зелемей, учуяв дух крепкой водки, дёрнулся, заёрзал на шкуре задом. Тотчас же одна из женщин, худенькая, совсем ещё девчонка, похоже, самая младшая его жена, подсунула ему под руки какую-то дощечку. На ней кусками лежала кета, покрытая вся жиром, он тёк и капал: на шкуры, на голые пятки Зелемея, с какими-то бугристыми и чёрными наростами...

Потапка плеснул водки в свою походную с затёртыми боками чарку и поднёс её сначала Зелемею. Тот взял чарку дрожащей рукой и выпил, затем степенно вернул её ему. Поднёс Потапка чарку и седому толмачу. Вот только после этого он выпил сам. Последними к чарке приложились казаки. Все принялись за рыбу. И жирные куски, мелькнув в руках, исчезли. Но женщины подкинули на дощечку ещё, потом ещё и ещё... Насытившись, Потапка налил всем ещё по чарке.

Выпили, потолковали о ясаке.

Зелемей хотя и был крепче своих соплеменников, но всё равно быстро захмелел и стал клевать носом у камелька.

* * *

Утром, забрав у Зелемея ясак, Потапка и казаки отправились в другое стойбище, теперь уже вот к тому седому толмачу, Куликану. Оттуда, захватив с собой Намунку, толмача Зелемея, они пошли в верховья Охоты. И там они набрели на большое стойбище.

Кругом, насколько хватал глаз, были видны стада оленей, бродившие по логам. И были всё те же собаки, нарты и крики, гортанные. Тут ничего не было ламутского, тут были кукигиры, оленные люди, хотя тунгусы тоже.

Все жители стойбища сбежались к юрте своего князца, уставились на пришлых, глаза блестели любопытством: кого к ним тундра принесла ещё... О русских из острога, чужаках, они уже были наслышаны.

Князец их, ещё не старый, в возрасте того же Зелемея, заговорил с Намункой. Мелькнули две-три фразы, и имя Зелемей...

— Моранга! — стукнул князец себя в грудь кулаком, представляясь Потапке.

У него, у этого князца, был маленький и плоский нос, а губы толстые. Они лениво выпускали звуки откуда-то из глубины его торса крепкого.

— Потапка! — показал Потапка на себя пальцем.

Он справился о его здоровье, так проявляя вежливость, принятую у этих кукигир, в чём его просветил Куликан. Затем он махнул рукой вокруг, очертив этим взмахом всю тундру.

— Сё государева земля! Платить надо, Моранга! Ясак!

Князец зыркнул на него злыми глазами, забормотал что-то, понизив голос...

— Что он говорит? — толкнул Потапка в бок Намунку.

— Моя не поняла, не поняла! — с чего-то испуганно залепетал тот и хотел было смыться от него, спрятаться среди казаков.

Но Потапка схватил его за шиворот и растолковал всё же через него князцу, что стойбище должно платить ясак в государеву казну, платить по каждому году, когда придут к ним казаки.