На краю государевой земли

А казаков, его дружков по пьянке, всё те же тени забили палками по другим юртам, куда поодиночке расползлись они.

Глава 25. Беды

Минула неделя как Потапка ушёл с казаками за ясаком. И Федька ждал уже возвращения их из тундры. И вот наконец-то!.. На белом фоне заснеженной равнины показались какие-то тёмные фигурки. Их было много... Да, да, это они, казаки!.. Но быстро, как-то уж больно быстро приближались они...

К острогу подкатили несколько оленьих упряжек. Покидав с нарт на снег какой-то груз у самых ворот острога, каюры сразу же развернули свои упряжки.

Казаки выбежали за ворота поздно, когда те уносились назад, в тундру, задорно покрикивая: «Геть!.. Геть!»

У ворот же валялись, разбросано, тела убитых казаков. Над одним из них, заметным, он бугрился холмиком, торчала знакомая всем рыжая борода, забитая комками снега...

Казаки занесли побитых в острог, их было немного, с десяток, и положили рядком возле приказной избы. Всё делалось молчком... Все казаки сошлись сюда, к приказной, стояли, глядели на побитых... Никто их, побитых, здесь не оплакивал. Родные были где-то далеко, а у кого-то их и не было совсем.

— Как их!.. Эх, головушки, головушки!..

— Вот так-то, ребятки!

— Ох-хо-хо!

Федька, пересчитав по головам весь свой оставшийся гарнизон, нахмурился. В наличии у него на сегодняшний день оказалось всего три десятка человек. Да из тех иные совсем обезножили. Аманатов же сидело у них под замком в два раза больше.

И он разозлился на занывших казаков.

— Ну что! Сколько раз говорил: не пейте на выходках! Да поосторожнее ведите себя! А ведь ни караулов, ни сторожей не ставите!

Козинцев проворчал: «Ладно тебе, сотник!» — затоптался на месте, под его ногами захрустел снег.

— Батя, да что же это такое-то! — вдруг взвыл Гринька, стоявший с безучастным видом, потерянный какой-то; никак не в силах был он вникнуть в то, что видел перед собой: своего друга, застывшего, холодного...

Потапка же лежал как-то странно: одна нога у него закинулась на другую так, как он любил обычно сидеть в такой вот позе простака. От этого казалось, что он живой и вот сейчас встанет и рассмеётся.

А Гринька, плача, стоял и ждал, надеялся на что-то, но так и не дождался: его друг так и не поднялся с земли...

На следующий день в острог первым прибежал Намунко. Он был здорово напуган, стал кричать что-то, и всё по-своему. Ему дали водки, и он опять заговорил связно, поведал всё о Потапке и его казаках.

За ним прибежали и проводники Зелемея. Тех же сразу посадили к аманатам.

— Ну и что же Зелемей говорил своим родичам? — стал пытать Федька Намунку.

— Ланно... — бормотал тунгус. — Извести-де всех в остроге. Мозет побить!.. И тех, что пойдут из Якутска!.. Мезду побить!..

Удачная засада в том урочище, где погиб со всеми казаками Потапка, расшевелила гордыню князца, он грозился...

— Ой-ой! — качал головой Намунко, пересказывая заносчивые речи князца. — Куликан, умный Куликан, очень умный, говорит: пошто на богдойских надеешься? Богдойские не осилят белого царя! А Зелемей своё: на Мае-реке заляжем с луками по дороге, с кукигирами. Много нас, с кукигирами-то. Служилых побьём, что пойдут на Ламу!.. Здесь я хозяин, Зелемей!.. Ай-ай! Как плохо, однако! — вздыхал старый Куликан. Попался он, соблазнил его Зелемей. В его юртах побили служилых. Как теперь быть?.. А Зелемей смеётся: поклонись-де белому царю! Он добрый, простит тебе измену!.. И пошто казаки поймали так много аманатов?.. То ж мои сродники!.. И шибко много ясак брали казаки, нехорошо. Зачем казак такой жадный?..

Потапку тунгусы привезли в острог не случайно и одним из первых сбросили с нарт под самые ворота: как бы показывали тем, берите, мол, вашего рыжего бога, великого ростом, сильного и алчного, для них непонятного... Вот он, чужой им, непохожий на них...

Допросив Намунко, Федька посадил его тоже к аманатам.

Потапку же с казаками похоронили в одной могиле. На девятый день помянули побитых. И зажил с той поры острог с великой опаской. Служилые стояли по караулам, и как только приближались к острогу инородцы, так сразу же у приказной избы били в пустую деревянную бочку, вместо набатного.

* * *

И потянулись дни унылого сидения в остроге. Так прошёл месяц. В начале февраля наконец-то установилась погода. Метели остались позади, прошло их время. И Федька решил послать отписку в Якутск.

— Акарка, — обнял он своего любимца, оставшись как-то наедине с ним в приказной избе, — надо дойти, вот с этим, — сунул он ему в руки кожаный мешочек с упрятанной там отпиской. — До воеводы!.. Видишь, как заковырчато стало здесь!..

Он накормил его тут же досыта, чтобы его хватило хотя бы на первое время. Всё приготовил он сам, тайком от Ясырки, их нового кашевара, заменившего побитого Бузана. Утащил он даже каравай хлеба всё у того же Ясырки. А у Козинцева он раздобыл, как бы для себя, мол, собираюсь за стены, кусок вяленого окорока. Проверил он также, всё ли есть в котомке у Акарки на дальнюю дорогу. Проводив его поздно вечером за ворота острога, он ещё раз обнял его.

— Ну, давай! Иди!