На краю государевой земли

Он проводил Базаяка к себе в крохотную, только что срубленную избёнку и открыл флягу с водкой. Её он вёз специально для угощения князца и его родовых мужиков: если те упрутся, откажутся платить ясак.

— Как нынче зверь-то? — спросил он князца. — Добычливый год, а?

При нём, при Пущине, в этом походе толмачил молодой татарин Лучка, с глазами неглупыми и жаркими. А уж непоседлив он был и ловкий, весь перевит тугими мышцами. Сюда, в Томск, он пришёл своим хотением, откуда-то из Барабинской степи. Но пришёл он не служить, ходил вольным по Томскому острогу. И веру здесь он сменил по своему хотению. Отец Сергий принял его под своё крыло, ввёл в лоно православных. А Лучка менял легко не только веру, он был способен говорить и на многих сибирских языцах, имел тягу ко всему иноземному. И воеводы, за все эти его слабости, завлекли его на службу. Они стали гонять его толмачом с казаками по разным посылкам в иные земли, как вот, например, сейчас.

Лучка полопотал с князцом, перевёл ему, что тот говорит, зверь-то есть, да вот охотники не идут на него: боятся оставлять свои стойбища. Придут-де киргизы или колмаки: жёнку заберут, детей заберут — всё заберут. Потом соболя за них давай, белку давай... Не то, говорят, не вернём...

В избушку ввалился Бурнашка. Каким-то чутьём он точно угадал назревавшую выпивку. За ним в избушку проскользнул Васятка. Он шепнул Пущину, что с Федькой всё в порядке, тот у стрельцов, и сел рядом с ним.

Пущин налил всем водки.

— Ну — за добрую охоту! — сказал он князцу, подняв чарку.

Выпили... Базаяк, выпив, поперхнулся от огненного пития.

— Питухов и здесь разводим! Ха-ха-ха! — расхохотался Бурнашка, заметив, что князец косит глазами на клягу с водкой: очень уж хороша. Ох и хороша!..

— Теперь Кубасак никуда не денется, а? — спросил Баженка князца. — Сам видишь: царь послал многих людей. И ещё пошлёт против своих недругов.

Базаяк согласно закивал головой, стал поддакивать:

— Да, да! Моя говорил Кубасак: плохо делаешь, нехорошо... Белый царь побил Кучума. У Кучума много воинов было — мал мала стало. У тебя совсем не будет... Дай шерть[43] царю. Царь просит мало, совсем мало. Киргиз и колмак много берёт, много... Кубасак говорит — нет!.. Шибко глупый Кубасак...

Баженка был знаком с Базаяком давно. Он уже приходил сюда шесть лет назад вот так же за ясаком. Как и у Ивашки Тихонького, его поход закончился провалом. Из местных князцов никто, кроме Базаяка, не дал ни ясак, ни шерть московскому царю.

— Вернёмся, засылай, Иван, сватов, — плутовато глянул атаман на Васятку, с виду захмелев ничуть не меньше князца. — А Федьку тут оставим... Базаяк, у тебя девки-то есть?.. Девки, я говорю, девки есть! — крикнул он, видя, что тот не понимает его.

Хитёр был атаман, глазаст, нарочно притворялся пьяным. В последнее время заметил он, что его старшая дочь вроде бы худеть стала, да всё поглядывать в окошечко, к стуку двери прислушиваться: кто там и с чем пожаловал... Присуха завелась, девичья. Присуха... Да-а!.. И провожать в поход его напросилась за стены острожка, чего не делала раныпе-то никогда. Всё кого-то выглядывала, высматривала... А потом что было?.. Да что говорить — всё ясно... Ничего не ускользнуло от старого атамана, зорок у него ещё глаз. На то и атаман, чтобы дальше других видеть и всё примечать... Эх, ма-а! Вот оно как! Уже и девок выдавать пора...

Лучка перевёл слова Баженки князцу. И тот утвердительно закивал круглой головой с жёсткими прямыми и чёрными, уже с проседью волосами. Оскалившись жёлтыми зубами, он показал на пальцах, что у него есть три девки, даже три.

— Колтугу[44], колтугу!.. Карош девка! — показал он знаками, что они у него красавицы, и много у них женихов. Да и он не прочь отдать их: хлопотно, кормить надо... Пусть муж кормит.

— Девок-то воруют у вас, аль так выдают?

— Воруют...

— Ну и добре!

— Ты, Базаяк, одну отдай лучше вот за этого парня! — шутливо похлопал Пущин по спине Васятку. — Отменный зятюшка будет! На все руки мастер!

Базаяк что-то залопотал и рассмеялся, когда Лучка растолковал ему, что хочет сказать сотник.

— Он говорит — бери всех! Всех отдам такому каазык[45]!

Базаяка и его улусных напоили и проводили за ворота острожка. С неохотой покидал князец уютную и гостеприимную избушку сотника, где было ещё много, очень много водки.

— Ну, Иван, и сынка же ты слепил! — хохотнул Бурнашка, когда в избушке остались лишь свои; у него под хмельком всегда развязывался язык, будто его тянул какой-то бес; и он выбалтывал такое, отчего потом, протрезвев, готов был драть на голове волосы. — Как же за него мою единственную-то отдать? Не-е, не отдам Парашку!.. Братаны за неё знаешь что поделают с твоим Федькой, если тронет пальцем?.. Вот — то-то! И я не знаю. Но и попасть не хотел бы им в руки... В матку они. Она же, что шатун по зиме: порешит — не моргнёт!..

— Ты про что это?! — обиделся за своего сына Пущин.