На краю государевой земли

Чтобы сейчас, не ко времени, не поцапаться с десятником, он снова налил водки ему и атаману. Плеснул он немного в кружку Лучке и Васятке. Выпив, он крякнул, положил руку на плечо атаману: «Славная у тебя жена, Баженка!»

— Да, да, Иван! — согласно поддакнул тот. — Такую надо ещё поискать!

— Где же ты нашёл-то её? — спросил Бурнашка. — Подскажи, может, и казаки поищут там же! Без баб-то пропадают!

— Не-е, Бурнаш, там нет больше таких! — засмеялся атаман, хитро прищурив глаза.

Баженка здорово походил на свою жену: они были парой, как два сапога. Такой же большеглазый, с прямым честолюбивым носом и чуть-чуть вытянутым лицом, он был недурен собой, и даже очень. Так что бабы заглядывались на него. Но ни одна из них в остроге, да и за его стенами, не могла бы похвастаться, что окрутила видного атамана, отбила, хотя бы на вечерок, от его Катерины. Ладно скроенный, ещё в своём возрасте статный, лихой наездник, он был любитель таких скачек, на какие даже Катерина смотрела с опаской. Он всегда что-нибудь вытворял на коне, когда обучал казаков сабельному бою или показывал, как надо уходить от поющей стрелы степняка, укрываясь на полном скаку за крупом коня.

— Почто нет? Перетаскали! Ха-ха-ха!.. Казаки сходят, найдут, приведут по такой же!

— Перетаскали не перетаскали, а нет! — благодушно потешался над ним Баженка. — Последнюю забрал я.

— Ты давай — рассказывай, — подтолкнул его в бок Пущин. — Не тяни, раз завёл.

— Ну что ж, слушай, если напросился, — начал Баженка, чтобы не отказывать сотнику. Того он уважал за характер. Жёсткий сотник был, в глаза всё скажет, но воеводе не выдаст, если что случится с казаками. Не пустой оказался сургутский. — Ты, Иван, не забыл ещё дорогу-то сюда по реке?.. И помнишь: на Оби живут вогулы?

— Да не вогулы, а какой-то непонятный народишко!

— Да, да, помнишь, — согласился атаман. — Так вот, то было года за три до того, когда Годунов сел на царство. Указы тогда пошли сюда о всяких вольностях инородцам. И вот ходил я в ту пору из Сургута по ясак. Совсем как сейчас. Только поменьше нас было. И, представь, в одном улусе я углядел Катерину. Ну, она была тогда не Катериной... А поразился я на то, что их семейство-то, а у отца с матерью она была да ещё брат, всего-навсего, уж больно отличалось от остяков и вогулов. Те-то чёрные, а они... Ну, как мы, русаки. Токмо носы попрямее. У тебя-то вон, что кулак прилепили на роже! — показал он на нос Бурнашки, не преминув подцепить его. — Ха-ха!.. А там всё аккуратненько. В общем, сам знаешь, Катерину видел не раз. И характер к тому же! Что говорить об этом. Ну и чую я: шагу оттуда не сделаю без неё!.. Да и её уговаривать не надо было... Я же был тогда ого-го! — повёл плечами атаман.

— Ха-ха-ха! — расхохотался Бурнашка. — Ты и сейчас хорош, атаман!

— Ладно, будет, будет... Так и увёз я её из улуса. Ясное дело: окрестили её Катериной. И мы обвенчались с ней тотчас у отца Маркела. Да ты знаешь его, — сказал он Пущину. — Он и тогда был уже таким: питух-питухом! Хм!.. Она рассказывала мне потом, что её дед с бабкой вроде бы пришли откуда-то с верховьев Томи... С гор откуда-то, может, и отсюда, — неопределённо повёл он рукой, показав куда-то за стены избушки. — Род, говорит, большой был. И вокруг тоже такие жили, как и они, с голубыми глазами... И рыжие, да не совсем, а вот такие, как мы... Куда все разбрелись — никто не знает. Только у них в семье сказ про то есть, что началось оттого, когда сюда пришли никанские люди[46]: волос жёсткий, вороньего крыла, и глаза — тоже...

— Да-a, Баженка, — протянул Пущин. — Странно сказываешь... А уж не выдумал ли ты? Нам на потеху!

Баженка развёл руками: мол, хочешь верь, хочешь не верь.

Он, мужик прямолинейный, не в силах был надумать такую складную байку о своей женитьбе. Да, на самом деле так и было, как он рассказывал об этом уже не раз. Правда, чем чаще он рассказывал об этом, тем всё больше вплетались в его рассказ новые детали, каких раньше не было, и, возможно, не было на самом деле. Но этого никто не замечал. Да и никого особенно не интересовало, как там было дело. Главное было в том, что атаман отхватил себе такую жену. Да ещё где? Здесь, в Сибири.

* * *

По улусам уходили отрядами в три-четыре десятка человек, взяв с собой проводниками по мужику из родичей Базаяка.

Сына Пущин оставил в острожке: не рискнул никому навязывать.

От этой воли над ним отца Федька чуть не взвыл.

«И это тогда, когда он во всём потакает Васятке, отпустил его с Бурнашкой!.. А его, Федьку, никто ни во что не ставит, все считают пацаном! Каждый, кому не лень, учит! Вон, даже этот вахлак Митька Згиба. Все в походах, а ему сидеть тут, да ещё при отце-то. Что! Для этого он тащился сюда?»...

И он бросился к Андрюшке, забегал около него, стал умолять его взять с собой.

Андрюшка поюлил было, но всё же согласился, и за эту свою мягкотелость выслушал нудный наказ Пущина:

— Присматривай... Не то налижется арачки, наскандалит, да за топор! По старой памяти!

Федька запыхтел, насупился, но смолчал, прикусил язык: уж очень не хотелось ему сидеть в острожке.