На краю государевой земли

Итак, служилые разошлись.

Васятка пошёл в голове отряда, вслед за Бурнашкой. За ним потащился Лучка, а далее два десятка казаков. Они двинулись на лыжах вверх по Томи, по белой плоской заснеженной дороге. С одной стороны её тянулась широкая пойменная долина Её густо, словно щетиной, покрывал серый тальник. С другой же стороны к реке вплотную подступали отшлифованные половодьем скалы, а на верху, выше по склонам гор, чернели ельнички.

Проводником в их отряде бежал младший сын Базаяка, Озочы, бывалый охотник и меткий стрелок, хотя ещё был совсем юнец. Он всю дорогу забавлялся, бил из лука по пичужкам, что порхали, на свою беду, по берегам реки.

За два дня пути они не встретили ни малейшего намёка на жильё. Кругом была лишь одна тайга, скованная стужей и забитая снегом толщиной в сажень, а то и более.

На первое стойбище они вышли на реке Мрассу, уже в её устье, где она впадала в Томь. И там навстречу им высыпала целая свора собак. С лаем и визгом сцепились они с собаками казаков, всполошили всех улусников. Те сразу повылезали из своих полуподземных жилищ, придавленных толстыми пластами снега, из-под которых сочились хилые струйки дыма.

Улусники разогнали собак. Обступив бородатых пришельцев, они стали с любопытством ощупывать их одежду и разглядывать невиданные ими доселе самопалы и берендейки, с увешанными на них круглыми натрусками, фитильными и пулечными сумками. У каждого казака был рог для пороха и ещё всякое прочее иное, нужное в походе.

Бурнашка и Лучка собрали стариков и стали толковать с ними о том, зачем они пришли сюда. Улусники выслушали их, с натугой морща лбы, затем рассмеялись: «Нет ясак!.. Нет!»

— А ну, казаки, вываливай! — приказал Бурнашка, видя, что так дело не идёт.

Казаки разложили на снегу обменный товар, выставили водку. И торг сразу оживился: из землянок потащили меха.

Сговорив нового проводника в этом улусе, они покинули его.

Казаки поднялись далеко, очень далеко вверх по Мрассу. На четвёртый день пути они подошли к остроконечным утёсам, которые падали к реке один ниже другого, как будто семь богатырей, семь побратимов выстроились дозором.

Тут проводник остановил отряд, прошёл вперёд, к тем утёсам, и угодливым голосом что-то закричал им.

— Он умоляет хозяина этой горы Туралыг пропустить нас, — перевёл Лучка просьбу проводника. — Не бросать камни!.. Мы хорошие люди, говорит он. Худые люди идут после нас... Хм! Обманывает его!..

Проводник потолковал с хозяином горы. Видимо, он договорился с ним, успокоился и уже уверенно повёл отряд вверх по реке мимо нависающих над ней утёсов. Не прошли они и десятка вёрст, как услышали будоражащий воображение низкий гул. Он нарастал с каждым шагом вверх по реке, предупреждая, что они находятся на подступах к нижней горловине большого порога, о котором уже были наслышаны.

Здесь проводник опять остановил отряд. И казаки, устав, повалились на снег. А проводник уселся неподалёку от них, прислонился спиной к огромному камню и заунывно запел, покачиваясь из стороны в сторону.

— Он поёт, что тут было ущелье, тёмное, — заговорил Лучка, следуя за песней проводника, похожей на стенания по умершему. — Шайтан жил! Вода ходила сквозь гору, темно ходила. Люди плыли — огонь жгли... Однажды пришёл кам, очень большой кам, и говорил Ту-ээзи, хозяину горы: убери шайтана!.. Ту-ээзи сказал, отдай старуху Манак, уйдёт шайтан... Кам говорит, бери: посадил Манак на плот, завязал ей глаза... Поплыла Манак, одна, к шайтану в ущелье!.. Увидел её Ту-ээзи, восхотел, задрожал, упал горой на Манак... И сразу стало светло... И он просит Манак не плакать громко, не то проснётся Ту-ээзи, упадёт, придавит и нас тоже!..

Казаки загоготали, стали потешаться над проводником: «Не дурак, однако, твой хозяин горы-то!..»

— Ладно, казачки, пошли, пошли дальше! — приказал Бурнашка.

Казаки поднялись и потащились вслед за проводником к ущелью.

Порог встретил их рёвом волн, мечущихся по обледенелым глыбам. Река, стиснутая скалами, наполнила ущелье грохотом и заглушила все звуки. С гранитных уступов саженной высоты бросалась она вниз, разбивалась брызгами, рычала и лепила на камнях причудливые ледяные фигуры. В рваных просветах пара, клубившегося над ней, стремительно мелькала и пенилась тёмная вода. С лёгким треском взламывала она наросты льда, крутила и перемалывала шугу, всхлипывала, засасывала её в бучило и уносила под лёд. А чуть ниже по течению она опять вспенивалась из-подо льда и зарядом выплёвывала шугу на перемол в очередную горловину порога.

Семь вёрст вдоль порога по ущелью они с трудом одолели к концу дня и присмирели. Уже настороженно прислушивались они к тревожному лаю собак, напуганных стонами старухи Манак, которые, казалось, доносились и до сей поры из-под нагромождения каменных плит. И они облегчённо вздохнули лишь тогда, когда вышли из ущелья, чувствуя вязкую слабость от гула и от каких-то странных голосов. И ещё что-то долго преследовало их в тот день...