На краю государевой земли

— A-а, Баженка! — расплылся добродушной улыбкой князец, не выказав ни малейшего смущения или страха, как будто встретил своего старого приятеля.

И это удивило атамана, он хмыкнул, строго сказал ему: «Я же говорил тебе, что приду снова за ясаком!»

— Ясак?.. Ясак! — вырвалось у Кызги так, словно он впервые услышал об этом, и не из-за этого казаки притащили его сюда в острожек. На лице у него появилось простодушное изумление и непонимание, чего же от него хотят явившиеся в его улус здоровенные бородатые казаки, со злыми глазами. Изумление сменилось невозмутимой миной, и он заговорил, жёстко:

— Нет ясак — нет!.. Моя отдал туба[53] всё! Моя не даст тебе ничего!.. Уходи, уходи в Томск! Не то худо, очень худо будет!

— Ты нас пугаешь? — мрачно спросил его Пущин. — Никуда не уйдём, пока не дашь великому государю снова шерть и ясак!

— Моя не пугать, моя хочет хорошо. Туба придёт, очень худо твоя!.. Эта — пых, пых! — вскинул руки Кызга, показывая, как сожгут их острожёк, они нигде не укроются и их побьют. — Уходи назад, уходи!

— Ладно, казаки, отберите с ним трёх его родичей, — велел Пущин казакам. — Остальных гоните в шею! Кормить их ещё здесь!.. За них и чашки ячменя не дадут, свои же!

— Я увезу тебя, Кызга, как первого изменщика, в Томск! — пригрозил Важенка князцу. — Там быстро станешь покладистым!.. Шерть давал великому государю! Почто в измене?!

— Ай-ай! атаманка, как плохо говоришь! — укоризненно покачал головой Кызга.

— Посадите его в холодную! Пусть остынет, не то горячий больно! — распорядился Пущин.

Следующими в острожек вернулись казаки из абинских стойбищ Базаяка. Уходили они не так уж и далеко, но задержались дольше всех. Они загуляли, за аракой и девками забыли про ясак. Явились они с пропитыми опухшими физиономиями, виновато глянули на атамана.

— Что это?! — возмутился тот, когда они положили перед ним облезлых соболишек, которых им, под пьяную руку, всучили улусники.

— Вот оно как!.. Эхе-хе-хе! — только и смог вымолвить Баженка, сообразив, что Базаяк надул их...

А в ночь на крещенский сочельник в острожек прибежал от Базаяка его человек, хоронясь от глаз своих же улусников. Он принёс весть, что сюда идут киргизы и телеуты: великой силой, невидали-де они такой по этим местам. К ним же ещё примкнули абинцы Кубасака, тубалары и кумандинцы[54].

Пущин и Баженка насторожились, подумали было: не пугает ли их князец, хочет выжить из своей землицы. Они закрыли ворота острожка, усилили караулы. Никого не выпуская за стены, они стали ждать, когда же вернётся последний отряд, отряд Бурнашки, затерявшийся где-то в Мрасских вершинах.

Так, в ожидании, прошёл день, за ним другой. На третий день, в полдень, за рекой, на высоком яру показалась большая группа всадников. Подошли ещё и ещё, чётко выделяясь тёмной полоской на фоне заснеженной горы.

«Неужели Базаяк натравил, заодно с ними? — засело в голове у Пущина. — Носа не кажет — испугался!»

В острожке поднялась тревога. Завозились у нарядов пушкари, засуетились десятники, стали расставлять по местам казаков и стрельцов. Готовясь к бою, служилые выставили самопалы в амбразуры острожка.

— Иван, глянь, глянь туда! — крикнул Баженка и показал на противоположную от реки сторону.

— Мать честная!.. И там, там! — заволновались казаки. — Обложили!..

По низменной пойменной равнине на острожек двигалось тысячи две всадников. Они шли плотной массой: передние торили дорогу в снежной целине, сменяя друг друга.

Стрельцы и казаки рассыпались по стене, привычно настраиваясь отбиваться со всех сторон.

Всадники же, которые были за рекой, спустились с яра, подошли к реке и спешились. Затем, видимо по сигналу, они двинулись пешими к острожку, увязая в рыхлом снегу на закованной в лёд реке.

Пушкари подпустили их ближе, на выстрел, и ударили по ним картечью. И те побежали назад, не дойдя ещё и до середины реки. Отошли и конные с противоположной стороны. Они тоже получили два заряда картечи.

Больше в этот день киргизы, а это они шли верховыми с пойменного берега, не пытались подходить к острожку. Телеуты же Абака, его куячники, месили ещё раз снег на реке, пробуя приблизиться к острожку на выстрел из лука.

На следующий день лучники Абака пошли на острожек конными, с криками: «Эх-х! Ээе-хх!.. Ы-ыхх! Хо-хо-хо!.. Эгеть-эгеть!»

Дикие вопли и завывания кочевников, ржание коней, проваливающихся по брюхо в глубокий снег, заполнили воздух над широкой речной долиной. Но не дошли лучники и до середины реки, как их снова опалило жаркое дыхание картечи. И в ту же минуту там, на реке, что-то трахнуло, гулко, мощно, как будто саданули десятки затинных пятифунтовых пищалей. Это рвануло морозом лёд на реке, сбросившей напряжение.

И кони, напуганные громовыми раскатами, понесли кочевников назад за реку. Со стороны киргизской осады стрельцы пустили в дело самопалы, и острожёк густо окутало дымом.

Остаток дня служилые просидели подле стен, зорко наблюдая за передвижкой неприятеля. Ночью же в острожек вернулся с отрядом Бурнашка. Он удачно проскочил заставы кочевников. Те не подозревали, что ещё не все служилые были в сборе.