На краю государевой земли

Девица добралась до его лица, всё так же сидя на нём верхом. Она не то выталкивала из него стрелу, не то, наоборот, удерживала её внутри, не давала выскользнуть ей оттуда. В нос Васятки ударило чем-то кислым, приторным. И из глаз у него брызнули слёзы. Вот рывок девицы, ещё рывок!.. У Васятки горлом полезла пена, с кровью, совсем как у кама, и изо рта показался тупой наконечник стрелы... О Господи! Деревянный, не костяной!.. Последним усилием девица вышибла её. Стрела вылетела изо рта у Васятки, как из лука, прошла сквозь пламя костра, коротко, по-змеиному, прошипела и вонзилась в столб, в углу землянки, издав тоскующий вопль поющей боевой стрелы кочевников.

А девица обмякла, упала рядом с лежанкой, вяло подёргалась и затихла, так же как затих и кам.

Старуха кинула что-то в котёл над огнём. И оттуда, из котла, ударил пар, заходил по землянке лебедой, заволакивая всё по низу...

И Васятка увидел, как со старухи и кама лохмотьями спали одежды, и они стали быстро-быстро покрываться пухом и перьями, уменьшаясь и уменьшаясь. Затем, вспорхнув, старуха вылетела кукушкой в дымовую дыру, затянутую звёздным ночным небом. За ней последовал коростель, бормоча что-то своё. Куда и как исчезла девица, Васятка не углядел: он провалился в глубокий сон.

Проснулся он всё в той же старой, уже ставшей ему родной землянке.

Подле очага возилась всё та же женщина. Она что-то колдовала над котлом, от которого исходил ароматный запах мясного варева.

Заметив, что он проснулся, она подошла к лежаку и, смеясь, сказала ему:

— Вставай, что валяешься! День, однако!

И Васятка понял её, даже не обратив внимание, на каком языке она говорит.

Он приподнялся на лежанке всё с той же отчаянной мыслью, что не в силах будет сдвинуть с места своё тело... Но как-то легко и ловко сел, опустил с лежанки ноги. Затем он встал, выпрямился в тесной землянке и упёрся головой в потолок.

Женщина отступила от него и поманила рукой к очагу. Васятка сделал шаг, другой... подошёл к огню и присел подле него на корточки так, будто делал это, в этой самой землянке, сотни раз. Уже ничему не удивляясь, он принял из рук женщины деревянную чашку с распаренным ячменём, куда та кинула кусок разваренного с колбой мяса.

Он захрустел, разжёвывая твёрдые зёрна, и с интересом оглядел землянку. В углу он заметил торчавшую в бревне стрелу. Вчерашнюю стрелу... Он подошёл к ней, попробовал было выдернуть её. Но не тут-то было. Сидела она глубоко. Какой-то нечеловеческой силы лук загнал её туда... Ну что ж, тогда и вынимать не ему...

В этот момент сухо, с треском, скрипнула дверь, и в землянку заскочил парень. Он был высокий ростом, чуть-чуть ниже Васятки, светлокожий, с русыми волосами, широко расставленными глазами и прямым тонким носом.

«Совсем как у Зойки!» — мелькнуло у Васятки...

И он, предчувствуя, что сейчас увидит что-то необычное, резко обернулся в сторону женщины. Её до сих пор он так и не успел как следует разглядеть в полумраке, постоянно заполнявшем землянку.

Да! О-о! Господи! Перед ним стояла Зойка!.. Она и в то же время не она! Очень, очень похожа, удивительно похожа! Только старше, женственней...

«Что же это?!» — чехардой заскакали у него в голове мысли, и он непроизвольно вскрикнул:

— Зойка, ты?!

А женщина, поняв сразу же всё, рассмеялась и показала на себя пальцем: «Уренчи, Уренчи!» — затем показала на парня: «Брат — Содойбаш!»

Она не стала больше ничего говорить, а лишь сунула Содойбашу такую же чашку с зёрнами ячменя, что дала и Васятке.

— Не поел — не торопись!..

Они поели и вышли из землянки.

И вот, наконец-то, Васятка увидел то место, где оказался по воле судьбы. И этим местом был довольно большой улус из десятка полуподземных жилищ, таких же, в каком жила и Уренчи. Они вытянулись рядком вдоль широкой реки, на её высоком глинистом берегу. Напротив, на той стороне реки, возвышались горы, поросшие смешанным лесом. На этой же стороне, сразу за улусом, начиналась тёмная черневая тайга, заползая на пологий склон хребта, намного ниже, чем на противоположном берегу реки.

Васятка узнал этот улус. Они проходили здесь зимой, с Бурнашкой, когда поднимались вверх по этой реке, Мрассу. С реки зимой землянки, покрытые саженным слоем снега, были не видны. И они прошли бы мимо улуса, если бы не их проводник... Сейчас здесь было тихо, уныло, над землянками не вился дымок. Давно уже все семьи покинули улус, разбрелись по тайге, промышляли кто как может.

— Кызылъяр![56] — кивнул Содойбаш головой на это поселение.

Затем он сунул Васятке в руки огромный лук, что стоял тут же подле землянки, и быстро пошёл по тропинке, уходившей в тайгу. Он не пригласил его за собой, как будто само собой разумелось, что тот пойдёт следом. И что так надо делать человеку, несколько месяцев пролежавшему неподвижно. Вот так сразу бери лук и гони на охоту, в горы...

Уренчи легонько подтолкнула Васятку в спину, мол, давай, смелей. И он двинулся вслед за Содойбашем. Ускорив шаг, он нагнал его и пошёл за ним, за маячившей у того за спиной котомкой, из которой торчало с десяток оперённых стрел.