На краю государевой земли

Очнулся он не скоро. Открыв глаза, он увидел лежавшую рядом на шкурах Уренчи. Она была всё так же обнажённой, как и тогда, в той землянке. Но сейчас она была необычайно изнеможённой, и вся какая-то насыщенная и бесстыдно красивая.

Он встал отдохнувший, полный силы и в то же время чувствовал опустошённость. Уренчи тоже поднялась и мягко потянулась как-то так, что не понравилось ему, но грациозно, изгибчиво, змеёй. Он вышел из шалаша. Она тоже вышла вслед за ним и стала хлопотать у очага, и так, чтобы он всё время видел её.

И Васятка глядел на неё, и её нагота не беспокоила его.

Она приготовила ему и себе отварной ячмень, из тех крох, что ещё остались у них, дала ему ещё и вяленого леща. Сама она села подле него, прямо на землю, и стала жадно поглощать свою порцию.

Пришёл Содойбаш. Васятка, голый, застыл скованным. Бросив смущённый взгляд на него, он не заметил ничего на его лице и успокоился.

Уренчи поставила перед Содойбашем берестяную чашку с ячменём и ушла на берег реки. Осторожно и брезгливо, как кошка, попробовав воду, она вошла в реку и стала мыться: неумело брызгая воду на живот и ноги.

Васятка поднялся с земли и прошёл на берег. Войдя в воду, он помыл Уренчи с головы до ног, тщательно и охотно, лаская ладонями её упругое тело. Вода была с утра ещё холодной, и он смахнул с неё серебристые капли, чтобы она не замёрзла. Но на её смугловатом теле даже не выскочил ни один пупырышек. Сам же он, пока мыл её, изрядно продрог.

Они вернулись к шалашу. Содойбаш умял всё, что ему дала Уренчи, лениво развалился тут же у костра и уставился на огонь мутными от сытости глазами.

Этот день прошёл у них в обычных заботах. Вечером из-за горы, на другом берегу реки, выползла луна. Созерцая сверху свои ночные владения и неширокую горную речную долину, она расплылась добродушной улыбкой. В долине не было ни ветерка, и на реке было тепло. Где-то в кустах, неподалёку, тявкнул соболь, выйдя на ночную охоту. Гукнула и сразу же замолчала сова. Вот луна поднялась выше, ещё выше. И тотчас же над шалашом засновали летучие мыши. Затем стремительно, призраком, бесшумно пронеслась какая-то большая птица, должно быть, спутала ночное светило с дневным... За рекой протрубил марал, отрывисто и так надрывно, как будто навсегда потерял свою подругу и горько сожалеет о том...

У костра же было тихо: спокойно спали Содойбаш и Апшак. И Васятка, тоже разомлев от тепла и усталости, положил голову на бедро Уренчи и быстро заснул прямо на земле. Впервые за многие месяцы он не думал о Зойке.

* * *

Прошло лето, за ним прошла и осень. Тайгу поразила скудная голодная зима. Повывелись зайцы, ушли куда-то олени и маралы, исчезла птица, попрятались даже мелкие грызуны.

Росомаха подошла к зимовью совсем близко. Сюда её выгнал из лесу голод. От сытных запахов, смешанных с резкой вонью человека, волнами накатывающих от землянки, у неё что-то заурчало в животе. Острая сосущая боль выгнула ей спину, и она прилегла на снег, чтобы унять её.

Но тут ветерок принёс едва уловимый запах собаки. И когда он начал усиливаться, она поняла, что её обнаружили, вскочила и бросилась прочь от зимовья.

Апшак же почуял её ещё издали, когда она была за кустарником, что вплотную подступал к зимовью. Он заволновался, заскрёб лапой дверь землянки, тихо взлаял, подавая знак Содойбашу.

Содойбаш и Васятка выскочили на его лай из землянки. Апшак вильнул хвостом, метнулся в ту сторону, куда ушла росомаха, замер, оглянулся, как бы приглашая за собой хозяина. Содойбаш пробежал за ним с десяток шагов и остановился, увидев под ногами чёткий след росомахи: та была здесь вот только что, минуту назад.

— Однако, теэкень[58] тута! — пробормотал он тихо себе под нос.

Он вернулся назад к землянке, встал на лыжи, схватил лук, крикнул Васятке: «Айда!» — и побежал за Апшаком по следу росомахи.

Васятка нагнал их не скоро. Содойбаш шёл быстро, очень быстро, выматывал гонкой зверя, самого себя и Апшака.

А росомаха, неуклюже подбрасывая тяжёлый зад, затрусила в распадок за хребтом, чтобы там запутать следы и уйти от погони. Она чуяла, что пёс увязался за ней, по тому как он взлаивал всё ближе и ближе. По снегу она шла легко на широких лапах, как на лыжах, всё время вверх и вверх, взбираясь на склон. Апшаку же пришлось тут не сладко. Рыхлый снег не держал его. Он проваливался по брюхо, рывком бросал вперёд своё пружинистое тело и снова зарывался носом в снег, всё время чуя впереди запах росомахи. Тяжко было и Содойбашу с Васяткой, бежавшими вслед за ним.

В том распадке, куда уходила росомаха, летом бежал и сварливо вспенивался шумный ручеёк. Он питался от источников на вершине хребта. За многие годы этот ручеёк, терпеливо перебирая камушек за камушком, подмыл в одном месте берег. Тот рухнул и перекрыл ему путь. И чтобы выжить, ручеёк ушёл под завал, пробил внизу его проход и через него сбрасывал избыток воды. Первые же морозы сковывали наверху наледями источники и успокаивали его до весны. И зимой в проходе было сухо и тепло.