На краю государевой земли

Наткнувшись как-то раз на эту великолепную естественную нору, росомаха облюбовала её. И с тех пор она отлёживалась в ней после удачной охоты, когда сытость приятно туманит мозг и закрывает глаза. Там, под землёй, можно было всласть отоспаться, ни о чём не беспокоясь.

Вот и сейчас она добежала до знакомого укрытия, ударом лапы сбила огромную шапку снега, карнизом нависающего над ним, и нырнула под землю. С мягким вздохом карниз осел и толстым слоем закрыл вход в её убежище.

Апшак первым добрался до этого места и тут потерял её след. Не понимая, куда мог исчезнуть зверь, он засуетился, стал кидаться из стороны в сторону, торопливо рыть снег и принюхиваться: не потянет ли откуда-нибудь знакомым запахом. Оскорблённый, он заскулил, догадавшись, что его провели, залаял в стену снега, стал вызывать обидчицу, чтобы помериться с ней силой.

Вскоре прибежал Содойбаш, за ним и Васятка. Содойбаш сразу смекнул в чём дело и зацокал языком, восхищаясь сообразительностью зверя: «Ай-ай-ай! Какой хитрый, какой хитрый!»

Он стал разгребать снег над входом в убежище росомахи...

Раз-раз... — заработал рядом лапами и Апшак, начал отбрасывать назад комки снега, поскуливать и тыкаться носом в сугроб. Наконец-то он уловил резкий мускусный запах зверя.

Содойбаш отошёл к Васятке, предоставив всё дело Апшаку.

— Шибко умный теэкень, шибко! — почтительно заговорил он о звере. — Провёл Апшак! Ха-ха! — хохотнул он над своим псом, похваливая росомаху.

— Ай-ай, башка, как человек!.. Однако пакостливый, как пашлык[59]!

Апшак разрыл вход в нору и исчез в ней. Откуда-то далеко из-под земли послышалось его приглушённое взлаивание...

Содойбаш забеспокоился, когда лай, затихая, совсем пропал.

— Однако, другой должен быть! — захлопотал он, стал осматривать ручеёк, отыскивать другой вход в подземное укрытие зверя.

— Ага, тута, тута! — полез он вверх по распадку на высокий, с оползнями завал из камней, занесённых снегом.

Но он опоздал к выходу из норы. Росомаха уже успела уйти оттуда. И Содойбаш только хмыкнул, когда из норы выполз пёс и виновато взглянул на него умными, но простоватыми глазами.

И снова пошла гонка. Теперь росомаха бежала не так быстро и уверенно. Она потеряла ориентиры в этой гонке и не знала, где сейчас прятаться от преследователей. Да и уходила-то она в неведомые ей места, где каждая ложбинка и дерево были чужими, пугали новой опасностью.

И уж как тут, на их пути, оказался шатун, сам бог не ведает то... Рявкнул, выкатился он из засады, смял её, оголодав от стужи: до ужаса, до злобы... Должно быть, он караулил иного зверя, а угодила она...

Содойбаш бежал след в след за Апшаком. Васятка же отстал где-то далеко. Даже не слышно было его пыхтения и поругивания всех таёжных курмесов[60].

«Пошто он так?.. Эрлик услышит!.. Уренчи не поможет!..»

И подвернулся Содойбаш под злую лапу шатуна. Да не шатун это!.. Содойбаш чует — Эрлик это!.. Не хотел камлать?!. Вот и нашёл его Эрлик, нашёл!.. Махнул шатун и Апшака, когда сунулся было тот к нему, наперёд хозяина... Да так, что отлетел, взвизгнув, пёс: упал на снег. Но не зашиб его шатун. Не убивает апшак[61] Апшака... Заскулил пёс, пополз прочь от Эрлика... А тут вывернулся из тайги и Васятка... Не ожидал такого шатун: росомаху убил, пса покалечил, одного человека придавил, а тут другой появился. Струсил он, когда метнулся на него и пёс... Побежал, забыл о росомахе. Здорово побежал, только по кустам мелькнули пятки, а за них хватал и хватал пёс, скуля от страха и боли.

Васятка подбежал к Содойбашу. Тот лежал пластом, а рядом с ним на снегу расползалось большое алое пятно... Он перевернул его: так и есть, помял его апшак, сильно...

Содойбаш застонал, открыл глаза, посмотрел на него.

— Однако, шибко худо, — с трудом выдавил он, не договорил, закрыл глаза, потерял сознание и вяло завалился набок.

Васятка засуетился, завозился вокруг него, стал прилаживать рядом с ним его лыжи. Затем он подхватил его под руки, приподнял и потянул на лыжи... Содойбаш застонал, очнулся.

— Это хорошо, хорошо, — зашептал Васятка. — Раз болит — будешь жить...

— О-охх! — облегчённо выдохнул Содойбаш и в изнеможении откинул назад голову, когда по телу волной прокатилась острая боль и приятной истомой отдалась в ногах.

— Однако, ноги — плохо!..

— Что, однако? — участливо спросил его Васятка.

— Давай землянка... Ноги худо, однако... К Уренчи, однако, надо... Шибко, однако, надо, шибко...

— Об этом я уже подумал... А сейчас потерпи, потерпи, — поднялся Васятка с коленей, крепко сжимая в руке сыромятный ремешок, привязанный к лыжам, на которых лежал его связчик.

Он осторожно стронул с места волокушу и пошёл под гору.

По дороге к зимовью Содойбаш потерял сознание. И Васятка изрядно намучился, затаскивая в землянку тяжёлое безвольное тело. Он уложил его на топчан и сбросил потную шубу. В изнеможении опустился он на сутунок[62] и тоскливым взглядом окинул связчика. Только теперь по-настоящему он почувствовал, как зверски устал.