На краю государевой земли

Над расщелиной тем временем снова пронёсся стонущий от жажды крови клубок живых тел, с воем, с надорванностью в нём, с предчувствием скорого и неизбежного конца. И это ещё сильнее подстегнуло Васятку. Он истерично завизжал и задёргался, как там, в той землянке, у старухи... Казалось, остатки разума покинули его, словно он переселился в Апшака, стал его частичкой, отдал ему свой разум, который пёс бросил тут же на борьбу со стаей. И ему открылась удивительная картина. Он увидел всё, что творилось наверху... Вместе с псом он, увёртываясь от серых тел, кидался из стороны в сторону, молниеносно наносил удары, полосовал клыками тугую от напряжения живую плоть...

— Дай, дай этого мне!.. Сюда-а! — завопил он, инстинктом почувствовав, что за Апшаком, мах в мах, идёт большой голенастый волк с широкой сильной грудью и, казалось, вот-вот достанет его.

Он задёргался, заплясал на дне расщелины: «Да-ай!.. Я разорву ему па-асть! Это мой, мо-ой!»

И, видимо, Апшак понял его. До него дошёл его неистовый призыв. Он подчинился ему, сделал широкий круг и повёл стаю прямо на расщелину, чувствуя за собой жаркое дыхание голенастого.

Вытянувшись цепочкой, волки рвали жилы, старались достать Апшака, этого не по-собачьи умного, сильного и неутомимого врага, поразительно ускользающего из ловушек, куда они загоняли его с надеждой замкнуть кольцо и свести с ним счёты.

Всё так же, не сбавляя хода, словно он был не живым существом, а одним из курмесов Эрлика, Апшак пронёсся над расщелиной. И в последний момент у него мелькнула мысль, что он просчитался и голенастый оказался сообразительнее... Но уже в следующее мгновение за ним, где ещё секунду назад неотвязно сидел на кончике его хвоста голенастый, дохнуло пустотой...

На верху расщелины послышался шлепок, словно по ледяной стенке шваркнули большой мокрой тряпкой. И на Васятку, сбив его с ног, рухнул тяжёлый костистый волк, контуженный от сильного лобового удара. Васятка упал, тут же вскочил, придавил серого и почувствовал, как забился под ним большой и сильный зверь, приходя в сознание. Он выхватил из-за пояса нож, полоснул голенастого по горлу и ещё крепче прижал к земле выгнувшееся предсмертной судорогой тело.

Когда волк затих, Васятка встал и глубоко вдохнул полной грудью морозный воздух. Странно, необыкновенно странно к нему прилила какая-то сила. Как будто, отняв у голенастого жизнь, он всосал его кровь, жгучую, как варево, каким поила его Уренчи, и вылил свою, изношенную, в последнее время квасившую ему жизнь.

И он громко расхохотался: «Ха-ха-ха!» — поняв, что нет ничего такого на свете, что заставило бы его сидеть в этой холодной яме и дожидаться своего конца...

Апшак же, убрав главного врага, перестал хитрить. Он отвёл стаю подальше от расщелины и резко сменил тактику. Серией гигантских прыжков из стороны в сторону он увлекал за собой одного из молодых волков, круто поворачивался, рвал зубами ему горло, увёртывался от тараном идущей стаи и снова уходил вперёд размеренным махом...

Вскоре молодые волки лежали на белом склоне горы, чётко темнея пятнами на снегу.

И вот только теперь Апшак остановился, повернулся к волчице и, тяжело дыша от изнурительной борьбы, стал ждать, что она будет делать.

А старая и худая волчица растерянно замерла напротив него, настороженно уставившись на него подслеповатыми глазами.

При виде измождённой голодной волчицы у Апшака проснулся древний инстинкт рода, закон стаи, всегда выбиравший сторону самки, охраняя её в пору невзгод и бешеных брачных гонок. И подчиняясь ему, он присел на задние лапы, давая этим ей знак, что уклоняется от схватки и волчице следует уйти.