На краю государевой земли

— Чтоб тебе...! — стал честить Пущин попа, из-за которого забыли главную улику шамана, камень, интересующий не только воеводу, но и Москву. Тот успел уже отписать туда о нём и уверил дьяков в Казанском приказе, что теперь-де у государя всё будет по выбору. Хочешь — дождь, когда начнёт сохнуть рожь, а нет — так «ведро», на поход государева войска, чтобы телеги не вязли по ступицу. — Давай, дуй за ним! — велел он казаку.

Камень взять у князца оказалось не так-то просто. Тот не хотел расставаться с ним. И только когда казак пригрозил ему, что за ним приедет сам воевода, он отдал его.

В тот сумасшедший день было много шума, крика, чуть не слёз, ещё и в съезжей. Батюшка пригрозил шаману, что он поставит его завтра же в церкви перед Николой, чтобы он раскаялся да отстал бы от своих курмесов. Потом он запер пленника на ночь в тюремной избе. И только после того, успокоенный от выполненного благого дела, он ушёл к себе.

А Шаховской спрятал камень в сундук, где хранилась государева печать и книги с городовой описью. Затем он посочувствовал Пущину, озверевшему от всего этого, и отпустил его, наконец-то, уже под самый вечер.

Глава 7. Прошлое напоминает о себе

Прошла осень и зима. Наступила весна 1621 года. Март. Позади осталась Маслёнка.

Шуршит и поскрипывает под лыжами наст. Легко и свободно катятся нарты. Бегают, мешают и крутятся под ногами собаки.

Припекает солнце. На душе тепло и отрадно. Она поёт и трёт глаза после зимней спячки.

Скоро, скоро загорится от воды лёд, и всё поплывёт.

Пущин с Федькой и тремя казаками добрались до Кузнецкого острога на другой день после «Алексея тёплого».

Первым делом они зашли в воеводскую и застали там Тимошку Боборыкина.

— A-а, привет, сотник! — сухо поздоровался тот с Пущиным. — Пришёл, стало быть.

— Да, пришёл, — сказал Иван, сразу почувствовав недоброжелательный настрой Боборыкина.

Другого приёма он здесь и не ожидал после того, что он сделал с его дядькой в Томске. Да и помнил он слова Шаховского: «Тимошка, что и его дядька Фёдор, нечист на руку! Досмотри там "соболиную казну" да проверь: сколько у ясачных взято, а сколько у него по "книгам”... Одинцами разживается, сволочь!»...

В избу заглянул казак Кириллка Малыга, из станицы Баженки, годовальщик. Увидев Пущина, он кивнул ему головой и пристал к Боборыкину.

— Тимофей Степанович, кирпич бы поделать! Печи сложить!

— Будет тебе — печи! — ухмыльнулся Боборыкин. — Бабу ещё, скажи, прислать тебе из Томска? Там их и так нет!.. Вон — иди к инородкам! Ха-ха!..

Кириллка немного потоптался в избе, понял бесполезность разговора с воеводой и ушёл.

— Вот! — подал Пущин наказ Боборыкину из Томска, от князя Шаховского. — Иван Фёдорович послал ведать служилыми!

— Хм! А мне Томск не указ! — отрезал Боборыкин. — Сами острогом стоим! Тобольским разрядом живём! И тебе бы, сотник, не встревать в нашу с князем канительку!

— Ты прочти наказ-то! — жёстко сказал Пущин. — Там велено ещё «соболиные книги» дозиратъ!

Боборыкин глянул на него, прищурился. На больших залысинах у него заблестели капельки пота, в глазах же мелькнул злобный огонёк.

И Пущин понял, что он не даст прошибить себя, будет и дальше лично владеть государевой «соболиной казной», как своей, и не подпустит к «соболиным книгам». Да и, памятуя всё, что произошло с его дядькой в Томске, он не позволит править служилыми ему, Пущину.

— Федька, иди отсюда, — тихо попросил он сына, чувствуя, что свирепеет и не хотел бы, чтобы тот видел его таким.

Федька вышел из воеводской и пошёл к избе, в которой они устроились уже на постой. Изба была грязной, тесной, с клопами, вся пропахла вяленой рыбой и неистребимым холостяцким духом.

И там, у самой избы он увидел нарты, на них сидел какой-то мужик. А подле нарт стояла женщина, инородка, но светлокожая.

«На кого же она похожа-то? — подумал он, разглядев её. — А-а!.. На Зойку! Ишь ты!»

Женщина заметила его и шагнула навстречу ему так, будто хотела загородить дорогу.

И он невольно остановился на узкой тропинке, протоптанной в глубоком снегу.

— Уренчи! — показала женщина на себя пальцем, затем на мужика:

— Содойбаш!

Тот сидел неподвижно на нартах как-то так, что Федька сразу догадался, что тот обезножил: медведь придавал, разсушка взяла... Гиблое дело для охотника!..

Федька перевёл взгляд с мужика на женщину, уставился на неё, не понимая, что она хочет от него.

— Васятка! — вдруг выпалила женщина и показала рукой куда-то туда, за спину Федьки...

От одного этого имени, имени Васятки, память о котором, казалось, за пять лет уже выветрилась у всех, у Федьки ударила в голову кровь. Он чего-то испугался и невольно обернулся, страшась, что сейчас увидит за своей спиной Васятку... Но там было пусто. Там была лишь стена острожка. За ней, вдали, виднелась ровная белая, закованная в лёд гладь реки. Она уходила куда-то вверх. Да ещё по берегу тянулись густые заросли тальника.

— Ты шибко плохой! Шибко!.. Моя всё знает! — тихо, со сдержанным гневом, сказала Уренчи.