На краю государевой земли

Тарлав, трижды отказавшись, пробормотал: «При хорошем госте и хозяин будет сыт», — подсел к нему, к широкой вместительной и полной мяса чашке, и стал быстро есть, выхватывая из чашки самые жирные куски. Наваристый бульон потёк по его рукам, густо закапал ему на сапоги...

Аблайгирим не отставал от хозяина, жадно поглощал кусок за куском, чавкал и торопливо вытирал засаленные руки о щетину жёстких чёрных волос на круглой голове.

А Аначак подкладывала и подкладывала в чашку куски. В юрту вносили всё новые и новые порции мяса. Его варили в котлах тут же, подле юрты, над большим очагом...

Наконец Аблайгирим утомился, запил мясо круто солёным бульоном. Тяжесть осевшего на колени живота откинула его назад. Сытость, застилая сознание, накренила и опрокинула юрту, и он повалился на кошму.

Аначак сунула ему под голову подушку, и он захрапел. Рядом отвалились и тоже захрапели Кучук и ясаулы. Тарлав же сладко потянулся к юной жене. Слабеющей рукой он провёл по её мягким формам, тоже отвалился от чашки на лошадиную шкуру и захрапел, как и гости...

Проснувшись, Аблайгирим запил солоноватым бульоном неприятный привкус во рту и громко икнул, разбудив всех.

В юрту снова вошла Аначак и вторая жена Тарлава. Аначак стала расставлять перед мужчинами на кошме пиалы с кумысом, сыр и ячменные лепёшки. Украдкой она бросила взгляд на Кучука: молод ещё, 16 зим всего прожил, лицо круглое, лоснится, прыщами изошло...

«Хм! Женщину не знал!.. А ест здорово!»...

Она скромно опустила глаза и удалилась из юрты бесшумной походкой.

Теперь мурза уже ничего не предлагал гостям и первым запустил руку в чашку с лепёшками.

Аблайгирим проводил долгим взглядом покачивающийся округлый стан Аначак, почувствовав, как заныло тело от желания, разбуженного жирной пищей. Взяв пиалу, он отпил слегка пьянящего напитка, отставил её в сторону и обратился к мурзе:

— Красивая у тебя жена! Много радости и утех тебе, Тарлав! И пусть не переводятся в твоей юрте дети, как и твои стада!

— Хорошее слово стоит половину лошади! — отозвался Тарлав и хитро усмехнулся; он уловил взгляд салтана, брошенный вслед Аначак.

— Абак поклон тебе шлёт, по-родственному, и как друг, хороший друг... И хочет видеть тебя на то лето в походе, против московитов, — заговорил Аблайгирим, давая понять мурзе, что он знает всё про его тайные замыслы, знает и о недавнем гонце от телеутского князя. Его-де не проведёшь, много повидал он уже за свою короткую жизнь, полную скитаний по чужим улусам.

— Изменять слову, что давал под саблей?.. Хм! Своё имя портить? — спросил Тарлав его и склонил голову, чтобы скрыть в глазах насмешку.

До того как конь салтана ступил ногой на землю его кочевий, он уже получил с гонцом весточку от своего тестя и знал, с чем тот идёт. Абак не советовал ему слушать сладкоречивого салтана, но и не заводить с ним вражду. Из-за того, из-за его спины-то, выглядывает сам тайша Кара-Хула!.. Но очень мало Кара-Хула дал Аблайгириму воинов... «Почему бы так?»... Совсем давно, ещё при Кучуме, чёрные калмыки были великими недругами его. А сейчас? Большим другом стал тайша салтану!.. «Почему бы так?»...

— Зачем изменять? Ты воинов дай, воеводам скажи: то-де без моего ведома Аблайгирим делал! Очень худой, скажи, он!.. Ха-ха-ха! — засмеялся Аблайгирим и так заливисто, что даже мрачного вида ясаул Чирючей, сидевший рядом с ним, оскалил неулыбчивое лицо, перетянутое шрамом от сабельного удара.

Тарлав удивился наивности салтана. Что? Тот считает русских воевод глупцами?.. Ошибается! Московские люди — хитрые люди...

— От воеводы придёт казак, говори: я-де не изменял великому князю, на слове твёрдо стою.

— Кто говорит одно, а делает другое?

— Хе-хе!.. Тарлав честным хочет быть перед московскими?

Мурза внимательно посмотрел на салтана. К нему приходил уже Девлеткирей, а вот теперь пришёл и этот, его брат. Но как разительно отличаются они один от другого. Старший, Аблайгирим, был сыном Ишима. А Ишим-то от третьей жены Кучума, ханыш Сюйдеджан, которая из Бухары. А Девлеткирей — сын Чувака. Тот же давно живёт при московском государе: крест ему целовал и верно служит...

Аблайгирим задержался, загостился у мурзы на целый десяток дней.

И накладно оказалось мурзе принимать его нукеров. Вон сколько их при нём-то, за добрую сотню. Корми их. За один присест коня съедают.

Но и Аблайгирим понял, что с Тарлава много не возьмёшь. Это не его тесть, живёт скудно. Да и что глядеть-то на его красавицу Аначак: во рту, сколько не говори халва, сладко не будет. А у той-то глаза на его сыне, Кучуке...

И он ушёл со своим отрядов из его становища. И тут, при уходе, шайтан дёрнул его за язык, сказать, что идёт он на устье Томи-реки, с барабинцами: повоевать-де хочет томских...

Вскоре после ухода Аблайгирима в городке Тарлава объявился десятник Васька Свияжин с конными казаками.

«Ага! — смекнул мурза. — Вести и до Томского дошли! Бурлак донёс! Ах, шакал, какой шакал!.. Тьфу! Плохой человек!» — выругался он на своего соседа, соплеменника, тоже джагатского мурзу Бурлака, верно служившего московскому государю.