На краю государевой земли

Прошло семь лет. Наступил 1628 год. В степи, на юг от Томска, в верхнем Приобье начались подвижки кочевников. Там подросли и оживились Кучумовичи, внуки хана Кучума. И степь откликнулась на это...

Аблайгирим подъехал с калмыцкими нукерами к кочевому становищу джагатского мурзы Тарлава, когда уже во всю разгулялся знойный летний день.

Парило. И над степью, над солончаками, мерцало и переливалось голубоватое марево. За кучкой юрт, стоявших посреди плоской равнины, металлическим блеском отливало небольшое степное озеро. За ним, вдали, виднелось ещё одно, а там, если проехать, ещё и ещё. Они были мелкие, крохотные, обильные рыбой и птицей, поросли камышом.

У войлочной юрты с конскими хвостами на высоком шестке, знаком власти мурзы, Аблайгирим и его сын Кучук спешились. Спешились и нукеры, и его два ясаула. Те самые, которые были всегда при нём, не покидали его вот уже более трёх десятков лет.

«С тех самых дней!»...

И у Аблайгирима мелькнуло расплывчато лицо деда, хана Кучума, когда он видел его в последний раз.

«Каким он был в молодости? — подумал он. — Говорят, сильным, храбрым. К концу жизни обмяк, округлился: от поражений, измены ближних, когда-то верных карачеев и ясаулов».[63]

Да и сам он уже начал стареть. Он это чувствует, на коня-то взлетает уже не так легко. Тридцать семь зим прожил, нос крупный, как и у деда, стал загибаться крючком...

«Седина появилась», — заметил он как-то...

От границ кочевий Тарлава, поделивших невидимой чертой на куски степь, его и его калмыцких нукеров сопровождали люди мурзы.

«Добрые воины, — подумал он и невольно заметил, что у мурзы были не только его люди, но и телеуты Абака. — Зачем бы?»...

Тарлав встретил его подле юрты. Гонец от Абака уже предупредил его о приходе Аблайгирима на эти земли, и он вышел навстречу ему.

Аблайгирим соскочил с коня, бросил повод уздечки в руки ясаулу и подошёл к Тарлаву.

— Здоров ли твой скот! — приветствовал он мурзу.

— Хвала аллаху, здоров! — ответил мурза, слегка поклонился ему; из-под припухлых век у него блеснули тёмные глаза, прошлись по гостю.

Тарлав оказался старше его, гладкий телом, медлительный и важный, с плоским круглым лицом и длинной реденькой бородой. Он справился у гостя, доброй ли была у него дорога, затем степенно отвёл в сторону полог юрты и пригласил его к себе.

Аблайгирим с Кучуком и ясаулами вошли в юрту и поклонились старому и слепому отцу мурзы. Тот, неподвижно сидя на кошме, обшарил их пустыми бесцветными глазами.

Завернув сюда, к джагатам, Аблайгирим не особенно-то рассчитывал на Тарлава. У того, как ему донесли, было мало людей, не то что у его тестя, телеутского князя Абака. Но тот, не отказывая ему явно в помощи, только обещал прислать сотню лучников.

«А что это?! С этим ли воевать острожки московитов!» — обозлился Аблайгирим, когда и джунгарский хан Кара-Хула пожалел воинов, дал мало, слишком мало...

И вот теперь он таскается по степи, клянчит воинов. Пришёл на поклон даже к джагатам, вот к этому мурзе... Но куда денешься — приходится. Нет силы у него.

«Дед растерял! — снова заскребла его горькая мысль, что ему ничего не досталось от когда-то громадных владений деда. — Московский забрал! Чтоб ему!.. Алчный, как гиена!»

Он мельком окинул взглядом жилище мурзы, оценивая, как тот живёт: богато ли. И что от него можно получить? А если беден — то и просить смысла нет.

Юрта была неказиста. Посреди неё, в ямке, на трёх камнях торчал котёл. Он был пустой. В нём ничего не кипело и не булькало. Напротив двери, за очагом, были видны большие, плетёные из тонкого ивняка короба, чем-то наполненные. Они пузырились, раздутые и ободранные в кочевых переходах. Тут же рядом, по одну сторону от них, стояли парбы с просом и ячменём. Над ними висели берханы. С другой стороны от коробов, на небольшом возвышении из длинных жердей, на спальном месте, валялись кучей шкуры и тряпки. Подле этого возвышения стояла русская кадушка и пара бадеек, деревянные чашки, посуда...

Гостей усадили на шкуры, брошенные около очага. Сейчас, в знойную пору, от него несло холодом осенних долгих месяцев.

В юрту вошла молодая жена Тарлава, юная дочь Абака, красавица Аначак. Вошла и его старшая жена, та присматривала за ней, за младшей женой. Женщины внесли небольшой котёл, и по юрте пополз крепкий мясной дух. Аначак достала из котла кусок грудинки, ловко отделила мясо от костей и разложила его по чашкам.

Аблайгирим вытер руки о кошму, на которой сидел, толкнул в бок сына, чтобы тот сделал то же.

— У богатых лошади растут лучше! — сказал он, принимая чашку из рук Аначак, и льстиво улыбнулся Тарлаву.

— Кушайте, дорогие гости, кушайте! — пригласил гостей Тарлав и знаками показал на чашки.

— Еда вкусна только с хозяином, садитесь и ешьте! — пригласил Аблайгирим в свою очередь хозяина.

— Чтобы кони у вас были резвы, кушайте же! — ответил Тарлав.

Аблайгирим снова пригласил его.