«На лучшей собственной звезде». Вася Ситников, Эдик Лимонов, Немухин, Пуся и другие

на чтодуша похожа*.........................................................___________* а это

и вообщевышели нам сказалнам доказалпоказалсаммиша шварцманк нашему сведению

михал матвеичдаже можно сказатьи даже уже нужно сказатьмихаил матвеевич

Когда я попросил Лозина рассказать мне о его поездке с Васей к Шварцману, он несколько удивился.

– Ну чего тут рассказывать? Один артист, «всезаслуженный», посетил другого – «всенародного». Атмосфера самая доброжелательная: почтительное восхищение и вопросики на засыпку. Все больше про чеканный левкас да голубец[119].

Как в еврейском анекдоте, где один знаменитый хасидский цадик[120] пришел в гости к другому цадику, тоже знаменитости. Тот начинает было о Законе толковать, а гость ему говорит: «Да брось ты эту ерунду. Лучше покажи, как ты шнурки на ботинках завязываешь».

увидишьвыйдешь тывидишь тут небоувидишь всё тут итыубедишься

«В промежутках между писанием картин я фантазирую в уме – точь-в-точь, как в таганской тюрьме на нарах, накрывшись одеялом с головой – много часов, недель и месяцев в уме воображая свои модели. В Китцбюле[121] я забил до отказа мастерскую необходимыми материалами для постройки вечного двигателя… Меня также зажигает идея ветродвигателей и использования морских волн прибоя, т. е. изобретение новых принципов

действия… Стоит ли трудиться над попытками? А как же? Конечно, стоит! Но кто же согласится такого «изобретателя» кормить и предоставлять ему мастерскую на всю жизнь?»

(Из письма В.Я. Ситникова)

Глава 13. Андрей Лозин и его товарищи

Андрей Лозин был моим другом. Мы с ним вместе учились в Медицинском училище. Из массы студенческого молодняка выделялся он своей эрудицией, циничным образом мыслей и эксцентричной манерой подавать их на людях – эдакий Федор Павлович Карамазов, только что с молодой еще кожей. Читал он много, взахлеб, стихи писал, и еще вдобавок, как и я, детскую художественную школу умудрился окончить. Вот мы и подружились.

Остальных соучеников наших искусство не волновало. Одни, меньшая часть, во врачебном деле мечтали себя проявить, другие же просто так в училище сидели, чтобы на улице не болтаться. Однако и тех и других проблемы духовного порядка не интересовали, они обычными юношескими радостями вполне довольствовались.

Лозин, при всем его желчном цинизме, был личностью ищущей. Все нащупывал, пробовал: куда бы это ему так пристроиться, чтобы вольготней было жить. Ибо он уже тогда смекнул: обыкновенная жизнь скучна, будничные радости приедаются быстро, потому надо нечто «эдакое», долгоиграющее для себя сыскать. Вот только где? А тут так вышло, что я его к Ситникову в гости привел. С этого все и пошло.

Поступив к нему в ученики, Лозин, приглядевшись внимательно к феномену «Васьки», решил, что он сам тоже не лыком шит и может собственной персоной «заметную фигуру» обществу являть. Почти в одночасье он весь преобразился: и внешне, и в манере выражаться. Отрастил здоровенную рыжую бороду и буйно-курчавые волосы до плеч, наел себе небольшое брюшко, высказываться стал в обтекаемо-образной форме, жизнерадостностью пропитался и готово: очаровательный, вальяжный, импозантный, всеми любимый, загадочный «человек искусства».

Вот приходит как-то раз ко мне домой и рассказывает:

– Знаешь, сон я интересный видел. Будто летит перед солнцем птица и образ у нее львиный, а ноги, хвост и голова крокодила. Откуда-то со стороны нисходит на меня озарение, и я точно понимаю, что это Феникс – хранитель мира сего. Своими исполинскими крылами защищает он мир от палящих солнечных лучей, иначе никакая тварь не смогла бы существовать на грешной земле нашей. А питается он манною небесною и росою, и пение его пробуждает все живые существа. Заслышав пение Феникса, петухи поют, возвещая восход солнца, и вся тварь славит Творца. Происхождение Феникса написано на его правом крыле: «ни земля мне роди, ни небо, ни роди мне престол отчь». Ну что – правда, здорово?