Наблюдатель

Вода и в самом деле заманчиво поблескивала в лунном сиянии, спокойная гладь серебрилась легкой рябью. Небо – без единого облачка – было усыпано звездами, чей яркий свет озарял все вокруг. Я знала: грядет один из тех моментов, которые я вряд ли когда-нибудь смогу забыть; этот кадр будет всплывать в моем подсознании всякий раз, когда случится такая же яркая ночь. Кларисса принялась стягивать платье через голову; зрачки у нее полностью заливали радужку.

– Лия, я не дам тебе остаться в одежде! Ни за что! – она выпрямилась передо мной, абсолютно голая, омытая лунным светом, и я вновь подумала: какая же она яркая.

– Теперь – твоя очередь! – с улыбкой сказала она.

Я послушно разделась.

– Славная ночь, – услышала я позади голос Люка.

– И вы, ребята, тоже! – настойчиво повторила Кларисса. – Мы все идем купаться!

Она взяла меня за руку, и мы первыми вошли в воду. Море было прохладным и прозрачным, и я на мгновение почувствовала, что сливаюсь с ним и плыву куда-то, всецело отдавшись приливу и отливу. На секунду я закрыла глаза.

Именно такой я и представляла себе свою жизнь.

18

Майкл

Дженни напилась – о чем я ей прямо и сказал, когда она налетела на меня как разъяренная курица.

– Ты поручил ей читать свой дневник? – верещала она, заламывая руки. – Что, черт возьми, творится, Майкл?

Я допил остатки скотча.

– К чему этот разговор?

– Потому что давно пора!

Я вздохнул и спокойно объяснил:

– Она перепечатывает их за меня. Должны же быть у успешных людей какие-то привилегии. Я не собираюсь читать о самом себе в двадцать с лишним лет и содрогаться – это было бы слишком мерзко.

– Бога ради, – проговорила она, – перестань втирать мне очки!

Дети ушли на пляж, соседи разошлись по домам, а Анна с Брайаном куда-то исчезли (может быть, она решила замутить с Монахом; с нее станется, очень театрально). Мы с Дженни всегда уходили с вечеринок последними – словно капельки виски на дне стакана; так было с самого 1965 года.

Она плюхнулась в шезлонг рядом со мной и завернулась в свой просторный кардиган. Наступила самая прохладная пора ночи, перед рассветом; легкий морской бриз сменился пронизывающим ветром.

– И ты вот правда не считаешь, что в этой ситуации есть что-то не совсем нормальное? – спросила она.

– Ты начинаешь меня бесить.

Мы помолчали, наконец я сказал:

– Дети ушли на пляж.

– Ты и с Жеромом переборщил, – заметила она.

– Жером – это который? (Тут я представил, как этот загорелый красавчик танцует с ней, крепко прижав к себе.)

– Прекрати.

Я вздохнул.

– Дженни, ты слишком все усложняешь. Это уже невроз.

– Невроз? Мики, может, просто купишь какую-нибудь дурацкую машину, отрастишь патлы и укатишь в Индию – или типа того?

– Все совсем не так, Дженни, – я помолчал. – Просто она вдохновляет меня.

– Вдохновляет? – Дженни покачала головой. – О, это в твоем стиле! Значит, Лия – твоя муза, так, что ли? – Она встала. – Вот уж нет: она не твоя муза, как не была и Астрид, – она живой человек, из плоти и крови… Как и Астрид!

– Даже не пытайся говорить со мной о ней, Дженни, – прошипел я.

Она долго, испытующе всматривалась в мое лицо; наконец, не найдя того, что искала, взяла его в ладони и поцеловала меня в лоб.

– Ты ни в чем не виноват, – прошептала она. Но это было не так: конечно, я был виноват, во всем.

Часть третья

Сен-Люк

…И златом по парче тотчасБыл ею вышит весь рассказ.В парчу соловушку кладетИ своего слугу зовет.И отнести велит ему

Посланье к другу своему.Слуга тот к рыцарю идет,От дамы весть ему несет,Все, что случилось, сообщитьИ соловья ему вручить.МАРИЯ ФРАНЦУЗСКАЯ. Соловей

19

Майкл

Мы перешли на второй курс университета, и для Джулиана, по-прежнему жившего в Саммертауне, в старинном особняке в стиле «искусств и ремесел»[134], наступил период наигранного богемного декаданса. Он вдруг решил, что не может больше жить в колледже, потому что старший привратник, по всей видимости, фашист. Разумеется, тут же откуда ни возьмись возникла кузина, располагавшая подходящей жилплощадью (а может, то была незамужняя тетушка или третья жена покойного незаконнорожденного дяди). Меня не переставало поражать бесчисленное множество родственников Джулиана, возникавших из ниоткуда. У меня-то были всего один брат и сестра да парочка завалящих кузенов: мать считала, что иметь много детей – это что-то постыдное, чуть ли не подозрительное. Такое бывает только у иностранцев – ну или у католиков.

По-осеннему мягкие солнечные лучи (косые, преломлявшиеся частым переплетом) пробивались сквозь окно кабинета Джулиана. Сентябрь подходил к концу, и в воздухе царило ощущение близости предвечернего часа. Опускались сумерки. Джулиан затушил сигарету и прочистил горло: