Наблюдатель

Она подняла глаза и отвлеклась от того, что делала. Потом расстегнула пуговку на воротнике и с легкой иронией, кокетливо растягивая слова, произнесла:

– Я пишу о том, как ты снимаешь с меня блузку, – она расстегнула еще несколько пуговок и спустила с плеч легкую ткань, потом присела рядом со мной на диван и направила мою руку: – Пишу, как ты трогаешь меня здесь и вот здесь…

* * *

– …И здесь, – победоносно рассказывал я Джулиану тем же вечером в пабе.

Он глотнул пива.

– Вот черт! Да это же соседка мечты, старик! А она, оказывается, та еще оторва, а?

– Типа того.

– Да еще и дневники пишет. Какая прелесть! Тебе бы тоже неплохо было вернуться к писательству, Мики. Глядишь – станете новыми Шелли!

– Иди ты!

– Нет, я вполне серьезно!

Мы заказали еще по пиву. Похмельный синдром потихоньку отпускал.

– И все-таки интересно, о чем же она пишет, – пробормотал он. – Дамский любовный роман для Mills & Boon, пираты и приключения…

– Она сказала, что ведет дневник.

– …Пони…

– Бога ради, она же из Майл-Энда, а не из какого-нибудь «Мэлори Тауэрс»[140]!

– Боже, надеюсь, у нее сексуальный стиль, – продолжал он.

И снова легкий укол паники – совсем как утром.

– Ничего сексуального! – буркнул я.

Он недоверчиво на меня глянул, явно наслаждаясь тем, что я так красиво подставился, и ухмыльнулся:

– Ах, нет?

– Ладно тебе, Джулс, – вздохнул я. – Ты что, правда думаешь, что она сочиняет эротические рассказы? Типа Генри Миллер из кокни?

– Хм-м… Кокни-изврат: леди Чаттерлей совокупляется с уличным торговцем. А что, неплохо!

– Ну уж нет! – решительно возразил я. – Скорее, что-нибудь типа «Дорогой дневник, сегодня светило солнышко, но не слишком ярко, и это хорошо, потому что я поехала на работу на метро, а там всегда так душно!»

– «А сегодня утром опять заходил этот долговязый тип», – с готовностью подхватил Джулиан. – «Он странноватый, но при этом пугающе красивый».

– «Пугающе»?

– Ты прав, пусть будет «очень» – «очень красивый». Причем с большой буквы – Очень Красивый. Да, именно так.

– «Дорогой дневник», – снова начал я. – «Вчера вечером видела замечательный фильм с Джули Кристи. Она там такая хорошенькая!»

– «А этот Алан Бейтс – ой, как он меня возбуждает!»

– Джулиан, у тебя все мысли об одном!

Он весело посмотрел на меня.

– Разве может быть иначе, с такой-то девушкой?

* * *

По дороге домой я почувствовал себя виноватым за этот разговор. Может, Астрид и не была суперэрудированной, и вряд ли обладала недюжинным литературным талантом, но не была она ни дремучей тупицей, ни пустышкой. С моей стороны несправедливо представлять ее в образе какой-то мечтательной девчонки с головой в облаках из розовых лент и ванили, которая, устроившись у окошка, пишет о голливудских актерах и цветах, пробуя подпись «миссис Янг».

Домой я вернулся раньше нее, поставил пластинку и прямо в обуви завалился на постель, свесив ноги. Закурил, уставился в потолок. Словно капли дождя по стеклу лились перезвоны гитарных струн и голос Леонарда Коэна. Я думал о том, какая она добрая и хорошая, о ее смехе и о том, как вся она будто светилась, когда мы слушали какую-нибудь из ее любимых песен. Однажды ночью, возвращаясь домой из Риджентс-парка, в самом начале весны – когда вечера еще серые и холодные, – мы вдруг увидели у Уоберн-плейс музыканта. Он играл старинную ирландскую песню о том, как юная дева ждет своего любимого, ушедшего в море, – в общем, ничего особенного, – но Астрид внимала как завороженная. Мы дослушали до конца, а потом она проговорила с ним, кажется, целую вечность и даже хотела заказать ему чего-нибудь в ближайшем баре.

Когда она пришла, я уже спал. Сквозь сон слышал, как звякнули в замочной скважине ее ключи, и так же в полусне почувствовал, как прижалось ко мне ее тело – ее прохладное после улицы лицо, дыхание и теплые губы; и ладони, пробирающиеся мне под рубашку и легонько прижимающиеся к моей груди.

– Ты заснул в ботинках, – прошептала она, откуда-то из реального мира. Тишину комнаты нарушал лишь шелест пластинки – песня давно закончилась.

Я повернулся к ней лицом и коснулся губами ее губ; аромат Астрид теперь наполнял и мой сон, и это пространство возможной реальности.

– Я люблю тебя, – шепнул я – уж не знаю, во сне или наяву.

* * *

– Выходит, вы совсем не продвинулись?

– Ну, я бы так не сказал… Конечно, ощутимого прогресса нет, и все же последний месяц стал для меня неким периодом… созревания.

Мой научный руководитель Гектор сухо глянул на меня через стол (даже вид этого стола был устрашающий – массивный, красного дерева, само воплощение хаоса, который, впрочем, никоим образом не был отражением ума его владельца – острого как бритва и совершенно невосприимчивого к моим попыткам увильнуть от ответственности). Вздохнул, взял в руки журнал и принялся рассеянно его листать. С полминуты я неловко молчал, наконец выдавил:

– А что вы читаете?

– Хм-м. Да так, ничего интересного. Какое-то модное литературное издание, которое я вроде как должен читать. Полно эпитетов, мало сути.

– Понятно.