Наблюдатель

– Талантливая, чертовка! – сказал чей-то голос откуда-то слева. Глянув украдкой, я увидел того, кому он принадлежал: лет за тридцать, интеллигентного вида, стильная рубашка с открытым горлом плюс реверанс молодежной культуре в виде ярких замшевых винклпикеров с острыми носами. – Только послушай, как она строит фразы, – вполголоса сказал он своему другу. – Так естественно, идеально подобраны слова, что кажется, будто это цитата из какого-нибудь классического хита, – но есть и нечто чуднóе, оригинальное. Как ей пришло в голову взять эту ноту в конце куплета?

Его друг – приземистый и коренастый, как лягушка-бык, – отхлебнув виски, с жаром кивнул:

– Да, – произнес он хриплым голосом типичного любителя джаза. – С виду она, правда, еще зелененькая… вон как глазки горят!

Первый пожал плечами и затушил окурок о стену.

– Это не проблема, – проговорил он. – Вообще не проблема. Я с ней поговорю. Молодец Джефф, плохого не посоветует!

Грудь мою будто сдавили железные тиски с зазубринами. Из-за своей газеты я тайком наблюдал, как коренастый блаженно прикрыл глаза, кивая в такт ее «чудным фразам», а щеголь что-то писал на салфетке. Я знал: это нужно пресечь любой ценой – или хотя бы отсрочить, пока не придумаю стратегию получше.

Отделившись от стены и одарив их незаслуженной ухмылкой, я протолкался сквозь толпу к сцене. Астрид заметила меня и улыбнулась своей очаровательной «непрофессиональной» улыбкой. В ответ я страдальчески нахмурился и ухватился за край сцены. По ее озабоченному выражению лица понял, что сумел попасть в самое яблочко – где-то между мелодрамой и агонией средней степени. Я мог внушить даже самому себе целый спектр ощущений, способных вызвать у нее сочувствие: отчаяние, боль в животе, тяжелая утрата, похмелье, детская травма… Когда она допела, я уже был нежно-серого оттенка.

– Что такое? – прямо спросила она.

Я поморщился и почувствовал, как у корней волос выступили бусинки пота.

– Да так, ничего серьезного… Просто… Ужасно себя чувствую, – выдохнул я. – Сам не знаю, как сюда дошел. Мне и утром было не по себе, а потом я сам не заметил, как в библиотеке стало хуже, – так закопался в книгах. От Блумсбери сюда дополз как во сне.

По ее лицу понял: сработало.

– Пойду-ка я, пожалуй, домой.

Она взяла меня за руку.

– Я с тобой. Нет, правда, не волнуйся: я уже закончила. Можем сбежать через черный ход. Тут столько народу – никто меня и не хватится.

– Нет, дорогая, не уходи из-за меня. Кто-то наверняка еще захочет тебя угостить и сказать, какая ты красивая.

Она улыбнулась:

– Да плевать на них. Ты – важнее.

Краем глаза я видел, как искатели талантов прочесывали толпу; мы же, никем не замеченные, выскользнули из бара. К тому времени, как мы добрались домой, я настолько вжился в роль, что едва дополз до постели, и когда уже проваливался в сон, перед глазами поплыла тошнотворная вереница из конвертов пластинок, корешков билетов и зернистых газетных фотографий: и на всех – ее лицо, размноженное и готовое к употреблению.

21

Майкл

Клара олицетворяла собой тот тип женщин, что преследовал меня в первый семестр учебы в Оксфорде; более того, она была эталоном этого типа, отчего одновременно пугала меня до смерти и сводила с ума с той силой, какую обычно имеет безответное подростковое увлечение. Она была дочерью известного театрального критика из Вест-Энда и в некотором роде начинающей актрисой. Впервые я увидел ее в бледном свете софитов, в роли Федры – и сколько бы раз ни лицезрел потом в стельку пьяной к концу вечеринки или на другое утро на лекции, растрепанную и с мутными глазами, в моем сознании ее образ был неотделим от той сияющей ауры и аплодисментов, что сопровождали нашу первую встречу. Аплодисменты были ее рефреном, ее личным саундтреком, звуковым сопровождением моего внутреннего повествования о ней.

Уж не знаю, как вышло, что она, ее соседка по квартире и мы с Джулианом оказались последними гостями на этой самой встрече выпускников, затеянной исключительно с благими намерениями. Организовала ее очень серьезная и неприметная бывшая секретарша не то женского исторического общества, не то кружка любителей акварели – серая мышка в очках с толстыми стеклами и в ортопедических ботинках. Вроде Сесили – да, будем звать ее так. В общем, бедная глупенькая Сесили организовала это маленькое суаре, на которое внезапно пришли все приглашенные (наверное, потому, что у всех у нас началась та жизненная пора, когда кажется, будто бы оказался в открытом море, и начинаешь бросать якорь в ностальгических воспоминаниях и старых знакомствах). Все случилось не в пабе, как я ожидал, а в уютной гостиной Сесили в Хайгейте, в квартире, все население которой составляли женщины (соседкой была некая отчаявшаяся старая дева, кажется Миллисент). К девяти вечера от наплыва посетителей было не протолкнуться. Дженни оказалась права: забавно было снова увидеть все эти давно знакомые лица и между собой посмеяться над теми, кого засосала государственная служба.