Наблюдатель

Мы юркнули в лабиринт рынка, купили нектаринов, что пирамидами громоздились на прилавках. Тощий подросток в растянутой майке, разложив огромные спелые дыни, широко нам улыбнулся и принялся ловко, словно акробат, разделывать их мачете. Потом протянул мне сочный ломтик; его отец докуривал сигарету, стряхивая пепел в ящик первого в этом сезоне инжира.

Вновь вынырнули на пеструю главную улицу, тянувшуюся до самой продуваемой солеными ветрами бухты. Миновав метро, супермаркеты, красные и белые вывески лавочек, мы оказались в Старом порту, залитом едким утренним светом. Там, на свежеубранной террасе, мы и устроились, усевшись в старые и сырые от росы плетеные стулья и заказав пирожных. В небе пронзительно кричали чайки. Волны Средиземного моря, искрящиеся разноцветными бликами, омывали каменный парапет. Рядом с нами официант рассказывал коллеге о какой-то парижской дурочке, с которой переспал прошлой ночью.

Лоуренс вытянул длинные ноги и со вздохом откинулся на спинку стула, заложив руки за голову.

– Ну, выкладывай: что за работу поручил тебе мой отец? Что именно подразумевается под «его ассистентом»?

Глаза его были прикрыты из-за яркого солнца, а в самом тоне не было той смеси упрека и угрозы, что у Клариссы, – а может быть, я попросту не могла разглядеть в нем никакой опасности, особенно в этом утреннем свете. Я тоже вытянула ноги, положив их на его.

– Ладно, устраивайся поудобнее, – хмыкнул он.

– Я должна читать его дневники – о его богемной жизни, когда ему было чуть за двадцать, и о давнишней возлюбленной.

– Астрид.

– О, так ты о ней знаешь?

– Мало. Отец не слишком-то любит распространяться о своих любовных победах, но однажды, когда мне было лет четырнадцать, он повел меня к ортодонту. Тогда мы с ним почти не виделись – кажется, он работал над каким-то сценарием, – а в этот день у него было странно-сентиментальное настроение (что на него вообще не похоже). Знаешь, сейчас, вспоминая этот момент, я думаю, он был подшофе. Хм. Помню, как натянуто улыбалась мне медсестра, а я изо всех сил старался не пялиться на ее бюст, когда она наклонилась, чтобы осмотреть мои моляры. Ты и представить себе не можешь, как нелегко быть мальчиком-подростком.

В общем, после клиники мы зашли вместе в паб, и он в первый раз заказал мне пива. Чипсы с солью и уксусом было нельзя, потому что мне только что подтянули брекеты. А он все называл меня «сынок» и расспрашивал о девчонках… Ужасно неловко, – Лоуренс принялся выписывать большим пальцем круги по моей лодыжке. – Спросил, есть ли у меня подружка. Я стеснялся признаться, что по уши влюблен в Полли Хоббс из драмкружка, а она почти меня не замечает и уж точно не видит во мне мужчину – только (черт бы ее побрал) «славного, хорошего человека, почти что брата»! Давай-ка, сними сандалию, – он потянул за кожаный ремешок и, когда та упала на землю, начал массировать мне подъем стопы.

– И тут отец заявляет: мол, любовь – это самое главное и, дескать, ему так жаль, что из него не вышло достойного примера для подражания… Я начинаю ерзать на стуле (уж лучше смерть, чем такое!) и говорю: «Да что ты, пап, мы ведь все знаем, как ты любишь Анну». А он смотрит на меня такими, знаешь, затуманенными глазами и отвечает: «Да нет, Ларри. Я всю свою жизнь любил только Астрид, да и там облажался».

Он кивнул, увидев мои приподнятые брови.

– До сих пор перед глазами, как он из-за чего-то ссорится с хозяйкой паба, тушит сигарету о барную стойку, а потом просто встает, кричит ей, что она – цитата – старая высохшая наркоша, и уходит… без меня. Пришлось его догонять. Ужас какой-то.

– А мама что сказала?

– Страшно разозлилась. После той истории она еще несколько лет не позволяла мне садиться с ним в машину, я чувствовал себя безумно виноватым – как будто сдал его. Но на самом деле я никому не рассказывал ни об Астрид, ни о том, что он не любит Анну; хотя Клариссе это определенно понравилось бы.

– О да, они друг друга терпеть не могут, правда?

– Ага. Кларисса так и не простила ей роман с отцом. Для нее Анна – коварная разлучница или типа того. Хотя, сказать по правде, Анна чаще всего сама ее провоцирует. Уже в детстве, когда мы только с ней познакомились, я видел ее насквозь.

– А по-моему, она хорошая.

– Хорошая – но стерва.

– Стерва?

– Слишком много о себе мнит.

Я хмыкнула:

– Как Полли Хоббс из драмкружка?

Он вскинул руки вверх и расхохотался.

– Ты прямо как Люк!

Потом перехватил взгляд официанта-женоненавистника и заказал еще два кофе и рюмку пастиса.

– Еще ведь и девяти нет!

– Я учился у лучших, – пожал он плечами. – В общем, бедняжке Анне досталось и от мамы. Та называла ее «модной пустышкой», и Кларисса, судя по всему, просто подхватила эстафету, по инерции.

Принесли кофе.

– Вы все с ней слишком жестоки.

– Да я-то ничего против не имею, – улыбнулся он. – А если и правда спит с этим жутким скульптором, то вообще молодец: так отцу и надо.

Не желая показывать своей неосведомленности в этом вопросе, я изобразила задумчивость и пожала плечами.

– Знаешь, надо бы сходить в этот бар и все разведать.