Наблюдатель

– Кларисса рассказала. Не волнуйся: уже можно перестать делать вид, что ты в курсе. Я знаю, что нет, – тебе бы она ни за что не проболталась. В отношении родителей она очень странная.

– Ах ты сволочь! А я-то целый день гадала. Теперь давай выкладывай!

– Ну вот, начинается! – весело сказал он. – Только Анну не упоминай – помни: мы под прикрытием!

Мы остановились перед ничем не примечательным заведением с затемненной витриной.

– Ты первая. Только говори по-французски, – он потянул за дверную ручку, подталкивая меня вперед.

В баре было так тихо, что мое появление немедленно привлекло к себе внимание всех присутствующих. У стойки сидело пять человек, в том числе три до изумления прекрасные собой девушки, – а бармены как будто перенеслись сюда прямиком из Хакни-Уик и Уильямсбурга. Свет был приглушен (в основном шел от свечей), а из динамиков звучал первый альбом Мака Демарко. Я поймала на себе оценивающие взгляды. Наконец кто-то иронично произнес «Bonsoir» – но это был не бармен, а какой-то тип, явно желавший познакомиться.

– Venez boire quelque chose

[148]. – Приглашение в его устах больше напоминало угрозу. Если бы не явная, непоколебимая уверенность в себе, можно было бы принять его за пришельца из другого времени. Одет он был скорее как австралийский турист-походник в Таиланде, чем как хипстер. При беглом взгляде он даже казался симпатичным, однако при ближайшем рассмотрении в лице его угадывался некий изъян – как будто какой-нибудь горе-художник попытался нарисовать красавца-мужчину, да не смог. Был он огромным, похожим на викинга, и это впечатление только усиливалось из-за пышной золотистой гривы – скорее, откуда-нибудь из Средиземья, чем из Бушвика[149]. Волосы были даже неестественно ухоженными и блестящими, как у поп-звезды семидесятых. У меня возникла ассоциация с Карлом I – ну или со спаниелем.

Я уселась на пустой барный стул рядом с ним, чувствуя на себе внимательный взгляд его блестящих глаз навыкате. Наконец он улыбнулся – губы у него были как будто вечно влажные – и промурлыкал:

– Bienvenue[150].

– Привет, – громко отозвался Ларри, решивший, видимо, что им пренебрегают, и поверх наших голов обратился к бармену: – Un pichet de rouge[151], пожалуйста!

– Ты же сказал – по бокальчику

, – прошипела я.

– Да ладно тебе, дай своему парню оттянуться, – вступился за него «Карл» с акцентом Питера Селлерса.

– Она мне не девушка, – возразил Ларри, обращаясь к присутствовавшим здесь девицам, – а сестра.

Я ощутила легкий, но вполне ожидаемый укол где-то в области сердца; «Карл» заметно оживился.

– Какая прелесть, – воскликнул он, – семейка на каникулах!

– Типа того, – пробормотал Ларри. – Какое красное посоветуете?

– Anthony, tu peux sortir le Jura qu’Olivier a ramené, s’il te plaît?[152]

Бармен без лишних слов извлек из-под прилавка бутыль вина и налил нам три бокала. «Карл» взял один из них и поднес к тусклому свету.

– Ах, – вздохнул он. – Посмотрите на блики света в бокале, какой идеальный цвет! Смотрите, осадок на дне – как звездная пыль. Какая красота!

Я подавила смешок. Он уставился на меня своими рыбьими глазами:

– А все красивое нужно пробовать, non?

Решив все-таки отыграть до конца ту роль, что показалась мне наиболее забавной, я одарила его сдержанной и вместе с тем манящей улыбкой. Ларри наклонился и цапнул бокал.

– Первый и последний, сестренка, – обещаю!

В этот момент я ненавидела его всеми фибрами души.

* * *

Спустя три часа я была совершенно пьяна, но по-прежнему понятия не имела о том, какое отношение к этой сомнительной хипстерской компании имеет Анна. Оказалось, «Карл» был скульптором и, как я поняла, решил попытать счастья и открыть ночной притон, чтобы спать с девушками и пить хорошее вино.

Между тем бар начал мало-помалу заполняться, и, хотя хозяин не сдвинулся с места, персонал принялся сновать взад и вперед, как растревоженные муравьи, которых накрыло лавиной заказов. «Карл» ни на что не обращал внимания, отлучаясь лишь для того, чтобы покурить, и еще однажды – чтобы на скорую руку приготовить мне поесть, стоило только намекнуть, что я проголодалась. Он присел у низенького холодильника.

– Сыр любишь?

– Обожаю.

– Тогда вот тебе planche[153], – он упрямо говорил со мной по-английски, что выходило у него очень комично: из-за языкового барьера он казался еще абсурднее («Ради чего я живу? Ради хорошего вина, l’art, красивых женщин… Я живу для красоты!» – и, перегнувшись через стойку, протянул мне половинку инжира).