Наблюдатель

Он помолчал. Вдохнул, медленно выдохнул. Справившись со вспышкой, опустил руки – костяшки правой побелели от сжимания дверной ручки – и недобро улыбнулся мне.

– Я бы мог просто послать тебя куда подальше.

– Мог бы. Но, подозреваю, не станешь этого делать – ведь тогда я не расскажу, что на самом деле случилось с Астрид.

Это имя – всего два слога! – как будто ослепило меня.

– Более того, полагаю, на самом деле тебе невыгодно со мной ссориться. Что скажет Джен, если узнает всю правду? Или твоя жена? Или дети?

Ну вот опять – тупая пульсация в висках и ощущение, что мозг вот-вот вырвется из черепа. Стоящий в дверях Джулиан как будто подернулся рябью, блики и тени закружились вокруг него. Он протянул руку – свежую и гладкую, как в 1969-м, – и по-отечески благодушно произнес:

– Ну же, идем на пляж!

* * *

Спускаясь кувырком по песчаным дюнам, я с трудом фокусировал взгляд. Перед глазами все мелькало и мельтешило – снова эта ускоренная перемотка! Все звуки – крики чаек, звонкий смех Анны – слились в одну гигантскую погремушку. Внезапно картинка растянулась и замедлилась. Дженни в лодке на мелководье у пляжа Бранкастера, летом, за два года до своей свадьбы, фальшиво напевает The «In» Crowd Брайана Ферри (пока мы ехали из Лондона, песню прокрутили по радио раз пять – и я возненавидел Брайана Ферри). Волны облизывают берег, взбивая белую, как лепестки ландышей, пену: Уитби, 1959 год. Там, правда, была и Кларисса – разливала вино по пластиковым фужерам и раздавала их Брайану, Тому и Джулиану…

Джулиану.

– Идите сюда, оба! Сделайте вид, что нравитесь друг другу!

Он купил «Лейку» – подобный каприз был вполне в духе Джулиана – и собирался с ее помощью задокументировать свою грандиозную американскую одиссею, так что теперь вся речь его была пересыпана словами типа «диафрагма» и «экспозиция».

– Поцелуй ее! – закричал он.

– Джулс, у тебя явно проблемы со вкусом. Не стану я ее целовать, это некрасиво!

– Да ладно, кончай снобствовать!

Тут я посмотрел на нее, на волосы, выбеленные солнцем и соленой водой, на загорелое лицо, усыпанное веснушками – особенно на переносице, на обнажившиеся в улыбке зубы, сверкающие на фоне бронзовой кожи. И, знаете, я вдруг почувствовал: что бы ни случилось – и что бы ни случится, – никогда еще я не любил ее сильнее, чем в этот момент.

– Джулиан! – пискнула она.

Я крепко прижал ее к себе – брызги соленой воды на ее руках и ногах бриллиантами переливались в солнечных лучах; икры припудрил песок – и поднял другую руку в притворно угрожающем жесте в сторону вездесущего объектива камеры.

– Да отвали, Джулс, – пробормотал я в перерыве между поцелуями.

– Когда-нибудь твои детки скажут мне спасибо! – не унимался он. – Господи, какие же вы оба фотогеничные – просто жуть!

Но это была не она; или – почти она?

Джулиан держал в одной руке пластиковый бокал, в другой – айфон.

– Боже мой, Дженни, ты посмотри на них! Невероятно! Ну-ка, ребятки, улыбочку – сейчас вылетит птичка!

Рука Ларри на ее талии. Она визжит оттого, что он пытается затащить ее в лазурные волны. Это мой сын, говорю я себе. Это мой сын. Сейчас 2016 год. Это мой сын. Она выныривает из воды, отплевывается, толкает его в грудь; он слегка теряет равновесие…

– У-у-у, Лалу больше не наливать, – хихикает моя дочь (смех у нее точь-в-точь как у ее матери).

«Какие же вы оба фотогеничные – просто жуть!»

Я спотыкаюсь, позволяю земному притяжению одержать верх над моими ногами. Дженни передает мне бокал, и я выпиваю его содержимое залпом.

«Когда-нибудь твои детки скажут мне спасибо!»

Исполинская колесница времени уплывает вдаль. Все вокруг растворяется.

30

Лия

На четвертый вечер после приезда Джулиана – в воскресенье – мы сидели на террасе Le Bastringue и пили Suze – биттер-ликер, который полюбили за его демократичную цену.

– Даже страшно становится, – проговорил Том. – Вчера утром я застал его с мамой – сказал, что идут на сеанс медитации. Медитации! Она вернулась с пляжа вся такая безмятежная и расслабленная – как будто он бросил ей в кофе пару таблеточек диазепама. А ведь мама вообще не занимается всякими этими спиритическими штучками. Не верю я ему! И вообще не верю белым мужикам в рубашках без воротников. Он либо сексоголик, либо раскаявшийся в своих заблуждениях суперкапиталист.

Кларисса вскинула брови.

– Ну, тут ты несправедлив. Если он и сексоголик, то по крайней мере моногамный. Вчера минут десять показывал мне свою ленту в инстаграме, почти что целиком состоящую из его фотографий с мужем. Такие все влюбленные и романтичные – смотришь и чувствуешь себя эмоциональным инвалидом. Даже их собака – сиба-ину – одета лучше Лии. У нее есть даже крошечная клетчатая курточка!